Целые дни обреталась она с проектировщиками из московского института, шаставшими по полям, сверявшими реалии с картами, уточнявшими цифры, конфигурацию полей, возможности их расширения, мелиорации. Устроят землю — создадут бригады на севообороте, особые бригады механизаторов. Им-то и печься о земле. Четко, жестко организуют труд — и пойдет, польется молоко на фермах. Задание на составление проекта уже согласовали с Волоколамским производственным управлением сельского хозяйства и облисполкомом.
Работы заканчивались. Была произведена аэрофотосъемка, помечены залеганиями торфяников, излажены, уточнены низинки, поросшие кустарником («блюдцеобразные впадины»), которые предполагалось расчистить, раскорчевать, распахать и таким образом увеличить пашню (резерв!). Объезжены-обсчитаны «неперспективные» деревни — в определенном будущем (десяток лет!) их следовало свести, переселить в Центральную усадьбу или в села перспективные — по желанию жителей. Соображения проектировщиков обсуждались на техническом совете главных специалистов совхоза, и теперь только оставалось ждать, когда проект обсудят в институте, в управлении сельского хозяйства Волоколамска и области. И утвердят.
Был один нерешенный пункт: сколько земли, занимаемой «неперспективными», включать в проект как будущую пашню. Зиминой не хотелось, чтобы все намеченные к сселению села учитывались: обратить эту обжитую, взлелеянную хозяевами землю в пашню в такой короткий срок — идея абсурдная.
Ей активно возражал главный инженер проекта, человек сердитый, солидный, занимающий ведущее положение в институте Центргипрозема. Парторг Филатов, видно, считал своей обязанностью поддерживать ее, хотя недавно на газетной полосе цветисто расписывал благоденствие будущей Центральной, когда поглотит она окрестные деревушки. Это им сулил он торговые центры, ухоженные парки, городские увеселения и канализацию. Управляющие отделениями отмалчивались: слишком много родных и дружков имели они в обреченных деревнях. И слишком чужим еще здешней земле был новый молодой агроном — он, конечно, держал сторону сердитого москвича.
Погода, как в насмешку, испортилась, небо с утра омрачалось, к обеду начинал сеяться дождь, расходившийся к вечеру, воздух насыщался сыростью, дороги разбухали. Зиминой хотелось скрасить пребывание московских инженеров и агронома в совхозе, отметить их усердие — устроить, например, обед под открытым небом, в уголке, способном тронуть, удивить, возбудить чувство, подобное гордости за причастность свою к красоте земли русской. Или повезти их к мемориалу на маленькой станции Дубосеково. Постоишь полчаса вблизи каменных гигантов над полем, политым когда-то солдатской кровью, и уедешь очищенный от житейской скверны. К тому же она знала, что такие вылазки вносят в отношения простоту и рождают сочувствие, обоюдность. Вот и решили бы обоюдно насчет «неперспективных» — сколько включать в проект.