— Прихихешников-то? Чего их жалеть?
— Вот и я так подумала. Да и рассталась с Константином Ивановичем.
— Что значит — рассталась?!
— А так, распрости-ла-ся.
— Да ты что! Что говоришь-то? Столько лет!
— А сколько может продолжаться? Он сам все понимает. Он же не прихихешник. Да куда денется от своей Лиды? И во мне все давно повяло, ты знаешь. Ладно, молчи: не могу пока об этом.
— Не можешь — вот видишь… А как же у нас теперь с Сельхозтехникой?
— Ну! Костя — он же человек. Не подонок какой-нибудь. В общем-то неуютно, конечно.
— Столько лет, столько лет — и вдруг! Сильна-а… — Галина Максимовна помолчала и уже другим тоном спросила: — Может, прихватим Людмилу Филатову?
— А разве она не на ферме? Не в Сапунове?
— Да ребятишки же у нее, в школу — из школы, знаешь как?
— Доберется.
День вчера устоял, но тепла не видели — так, нехотя, проглянуло солнце, и сегодня под серым небом постройки глядели скучно, одуванчики раскрылись сквозными шариками, забили белым траву, сирень, погнутая дождями, так и не распрямилась, букеты ее подернулись ржавчинкой…
Промахнув половину деревни, оставив за собой красную церковь на бугре, где запаривали зимой солому для скота и готовили витаминное пойло, Зимина удивилась себе: «Что же я? Собираюсь отстаивать, а сама действительно как-то не так… Из восемнадцати деревень только пять перспективных? Да… А ведь именно эта помогает натягивать план. Ну еще бы, тут Алевтина Грачева. А что тебе Алевтина? Рада, что вкалывает, двужильная?..» Бывает же, бывает, что людей, которых любим, в преданности, в надежности которых уверены, мы обходим и помощью и вниманием, подспудно зная, что прощено будет, и хоть этим облегчаем свою жизнь. Да, Зимина была довольна, что Галина Максимовна увезла ее. А кроме прочего, хотелось отдать деньги за кожаную куртку жене Филатова — бригадиру Сапуновской фермы. Уже много дней носила в сумке деньги, которые желала вручить в собственные руки Людмиле. Курточка особенно понравилась Светлане: «Мамочка, бери, бери: то, что нужно!» Дочка, кончавшая девятый класс, понимала, что нужно современной женщине. И, почти не зная отца, конечно, безоглядно любила мать…
Каменный скотный стоял ближе к деревне, но потянуло в старый, деревянный, каким-то образом еще державшийся. Собственно, недавно деревянных было два — два дряхлеющих старца. Один уже повалился на торец, задрав в небо угол длинной дранковой крыши.
Она нырнула, окунулась с головой в знакомый по старым дворам стойкий дух навоза и прелого дерева. И все же тут было нечто отличительное. Можно подумать, кто-то дурачил ее — такими чистыми казались коровы, все одной черно-пестрой породы, стоявшие в два длинных ряда. Транспортер работал. И хотя коровы лили и плюхали лепешки на деревянные настилы, скотник и доярка Сабутыкина, приметная тем, что запивала не хуже мужика, держали скребки наготове. Ни опилки, ни корм не подавались в боковые оконца, сплошь застекленные. Корм был свален в открытых воротах. Женщина в черном халате нагружала его на тележку.