Внизу от машины несет соляркой, в кабину же надувает хлебным запахом. Ветер полощется над полем, полощется и хлебный запах. Ветер гонит его, крутит, взвивает вверх, бросает в лицо — и тогда хорошо, мысли ползут легкие, не замечаешь, как трясет машину. Но Женькина белая маечка с короткими рукавами так и нависала над виском.
— Во, отсюда все видно. Кое-где стерня высока, почище бы, Юрочка, а? — говорила она, уже цепляясь за его плечо, осматривая поле в окна. — Пыркин у Сытова косит — там сырее, там комбайном совсем не возьмешь — не знаю, как и подбирать будем.
— Да поди возьми ее. Полегла. Не поймешь, в какую сторону. Перекрутило.
— Ничего, Юрочка, ты постарайся все же, — похлопала она его по плечу и ненароком положила руку ему на шею.
Все туманилось и плыло в глазах Юрия. Женька смеялась. Он вдруг перестал слышать, что она говорит. Сделали гон, и еще один.
— Ну?
— Выйдем-ка, покури, неудобно тут. Говорю, а ты не слышишь, — она спрыгнула на землю и ждала его там, маленькая, нетерпеливая. То завяжет косынку, то снимет, тряхнет волосами, подденет их ладошками справа-слева, опять глядит.
Он выключил мотор, постоял, не зная, что делать. Но она пошла на край, помахивая платочком, он вылез и тоже пошел. И почему-то оглянулся в ту сторону, откуда смотрел глазастыми окнами дом Алевтины.
— Ну вот, смахнешь это поле за два дня? Я завтра запишу. Сегодня уже гектар семь будет, — сказала Женька, — и опять обернулась к нему.
— Вишь, клевер как потянулся, — Юрий хлопал себя по карманам, ища спички, — на тот год будет хороший, додумалась же Ольга Дмитриевна.
— Ну как же. У Толстого в «Анне Карениной» про такой клевер написано: как по пшенице сеяли.
— А ты что — помнишь?
— Я про клевер не помню, Саша Суворов говорил. Я такие места пропускала, наверное, — улыбнувшись себе, она медленно пошла вверх вдоль скошенного, мимо погоста.
Юрка так и не закурил: спички забыл в машине, хотел пойти взять — не пошел, тронулся за Женькой.
Глядя ей в лопатки, обтянутые маечкой, двигавшиеся перед ним, грубовато проговорил:
— А ты что ж, все — про любовь? — Показалось, слово «любовь» разбухло во рту, забило горло волнением. — Я — это… сосны, говорят, кто-то окольцевал. Пойти поглядеть.
Она даже не оглянулась:
— Что ж ты думаешь, уж такая я…?
— Какая?
Она дернула плечиком.
— Я думаю — умная ты, — вырвалось у него.
— Юрочка?.. — О чем она спрашивала, замерев, подняв к нему лицо.
Он уже ничего не помнил, обхватил ее, сжал и повел, повел к соснам…
…Они лежали в траве, не видные ни от реки, ни с дороги. Словно нарядные ладьи, стояли в небе облака. И все было странно, точно в какой-то игре или вовсе не с ними…