— Настойчивая?
— Беременная она.
Зимина села напротив, посмотрела ей в лицо, сказала тихо:
— О чем же тогда говорить, Аля?
Алевтина заплакала — от ласки в ее голосе, от неотвратимости того, что надвигалось.
Ольга Дмитриевна сидела прямо, закусив верхнюю губу, смотрела на нее. А та плакала в голос, с глухими взрыдами, уперев голову в ладони. Темные, без сединки волосы закрывали и лицо, и руки ее.
— Господи-господи, — проговорила, отплакавшись, справляясь с собой, — как же я помирала по нем, она ведь знала, чуяла, а теперь говорит: «Ну что ж, мама, ты будешь ходить в одну дверь, мы в другую». Две двери у меня в избе.
— Это еще к чему? Будут в Центральной жить, квартиру дадим, — нахмурилась Зимина.
— Да она-то готова, знаю ее, а он, видать, ни в какую. Ну как же, тут матка рядом, батькина могила, Валерка — брат. А главное — матка. Ведь он тогда, когда Степана убило, как отрубил со мной. Думаю — не из-за Степана, из-за нее, из-за Татьяны. Он ведь теленок.
— А если теленок, то за женой поедет.
— Нет, нет, нет… Не могу я, Ольга Дмитриевна. Что со мной-то станет? А народ?
— Народ привыкнет, забудет. Да ты чего говоришь-то? Народ тебя любит, Алевтина Николаевна, как тебя не любить?
— Не скажи, не все, — обронила Алевтина, уже словно задумавшись.
— А кто? Татьяна Леднева на тебя как на сватью-то еще молиться будет. Ну, скажи по-человечески, вы любили же с ней работать: как ни посмотришь — опять эта пара впереди всех, что на сенокосе, что на субботниках. А как по телевизору беседу вели?
— Да тогда уж мы совсем в контрах были, так, для поддержания мероприятия только, — Алевтина усмехнулась, вспомнив, как нелепо обращалась она с матерью молодого своего полюбовника перед глазком телекамеры. «Так ведь, Таня?» — «Так, так, Аля», словно в девических припевках. — Уж потом мы сколь разов с нею работали — и на скотном, и так, в обществе сидели, на день рождения к Ирише Бокановой затесалися — зима, делать нечего. И пели вместе, а друг на друга не глядели. А в последнее время она все больше с редькинскими.
Она говорила вроде спокойнее. Пришла Тая из столовой, принесла студень и ушла. Ольга Дмитриевна вдруг поставила на стол коньяк.
— Для начальства припасено или для этого, твоего?.. — Алевтина покосилась на Ольгу Дмитриевну.
— Все-то всё знают, — вздохнула та. — А ведь ничегошеньки никто не знает. Предполагают, делают выводы… надо же знать свое начальство, верно? Даже письма пишут с точным указанием, когда и с кем…
— А тебя не осуждает никто, — сказала Алевтина, — все знают, что мужик у тебя тронутый, променял тебя на гольтепу какую-то, укатил от стыда на край света и сгинул. А как такой женщине, как ты, одной жить? — Она окинула ее потеплевшим взглядом.