Положение стало невыносимым. Собственный дом разваливался. Ольга решила уйти из колхоза и получила назначение в совхоз Рождественский — хозяйство трудное, с низкой урожайностью, с малыми надоями. Тем лучше — надо было целиком отдаваться делу. Она уехала с девочкой, развод оформила уже потом.
Константин Иванович тоже вскоре уехал оттуда. В Сельхозтехнику ушел, агрономом по правильной эксплуатации машин. И она, Ольга, никуда от него не делась. Иногда даже на юг, в отпуск, ездили вместе.
— Видишь, наш совхоз никогда не имеет отказа ни в чем, все ему в первую очередь, — грустно посмеялась Ольга Дмитриевна. — А я все же поставила точку, хоть и скрутила из-за него свою жизнь! Ну, пусть из-за себя. Давно пора было, но все не решалась. Была у меня в академии подружка с Шаховской, Вера Гречуха — чуть не в одной коечке спали. Она еще тогда предрекала: «Такие, как ты, чаще без мужей остаются. Шибко самостоятельная».
Телефон ворвался в сумеречную тишину. Обе вздрогнули. Зимина включила свет — Алевтина зажмурилась.
— Может быть, он. Звонит, жалуется, скажет что-нибудь ласковое. У меня к нему только официальные дела.
Телефон все звонил. Жаркая от воспоминаний, Ольга Дмитриевна поднялась.
Тон ее сразу стал серьезен, отрывист. Кажется, что-то случилось.
— Слыхала? — сказала она уже Алевтине. — Разбился он! На машине. Увезли в больницу. Сотрясение мозга. Лида звонила. Пришел в себя, меня требует, просит приехать. И она умоляет. Ну зачем, зачем она-то? — сказала с тоской и, облокотившись, провела средним и безымянным пальцем по лбу, поводя головой, отгоняя что-то мучившее.
И была в эту минуту так по-женски растеряна, что сердце у Алевтины затомилось от нежности. Она смотрела на кудрявую, коротко остриженную голову, на круглое лицо с прямым носиком и умными темными цепкими глазами, с твердым красивым ртом и круглым подбородком, и пугалась чего-то благородного, почти величественного в них, и умилялась загорелым скулкам, дышавшим деревенским здоровьем. Ее то прибивало к ней близко-близко, то относило на тысячи верст. И такая женщина, оказывается, была одинока, как и Алевтина, и, как Алевтина, хотела, ждала еще полнокровного женского счастья.
— Ты знаешь, что я подумала? — сказала она. — Черт с ними, пускай женятся. А ты съезди к нему все же, к Константину Иванычу. Вон ты как расстроилась, переплотнела вся. Нет, не говори, надо ехать. Вдруг операция? А то он, может, и жить не захочет.
— Съезжу, конечно, — согласилась Зимина. — Ну что, еще по капельке? Мужиков своих жучу, прошу, уговариваю, а иной раз такой край подойдет, что если не выпить, не потянешь дале.