Уже давно уехали молодые в Волоколамск во дворец бракосочетаний на машине, перекрещенной лентами, с трепетавшими цветными шарами. Только куклу на передок Женька наотрез отказалась сажать. Алевтина усмехнулась, но не вмешивалась. Она готовила у Татьяны, но вернулась в Холсты переодеться и прихватить подарки молодым.
Многие дома в Холстах стояли без хозяев — мужики на войне погибли или примерли, докоренные старыми ранами, жены их перебирались на зиму к детям, живущим вблизи Москвы или в самой Москве, работающим на фабриках и в магазинах. Хозяйки те немолоды и не в силах топить печи, носить воду из колодца зимой. Конечно, отсутствие их отнимало что-то у деревни — запертые, с наглухо занавешенными окнами, дома стояли нахохленные, зачужалые, а по вечерам мертво отсвечивал в их стеклах свет фонарей, горевших в трех местах над деревней.
Те же, кто оставались, в основном на пенсии, рабочих женщин мало. И все они были рады любому событию, готовому встряхнуть скучноватую зимнюю жизнь, а уж такое, как свадьба, будоражило и веселило их, возвращая к прежним временам, когда они, по словам Степана Леднева, великие представляльщицы, «прописывали» дачников, объезжая их на белой лошади, рядились в представителей власти и чудили на всякий манер.
Будь свадьба в их деревне, они, не спрашиваясь хозяев, гурьбой ввалились бы в дом прославлять молодых. Но свадьба игралась в Редькине, к тому же были в ней некая таинственность и щекотливость, отчего женщины решили в Редькино не ездить, но высыпали на шоссе с толстой веревкой, увитой еловым лапником. Мария Артемьевна с бабой Клавдией и плели гирлянды. Ссора Алевтины и Марии Артемьевны, разделившая женщин двух концов, несколько усмирила их прыть, они жеманились, подбирали губы и на шоссе собрались не шумно, а будто случайно.
Нина Свиридова, все молодые годы не слезавшая с тракторов и машин, и сейчас еще видная женщина, служила регулировщиком. «Едут!» — поднимала она палец, и женщины раздавались в стороны, веревка с лапником натягивалась поперек шоссе. «Нет, это „газик“», «нет, это такси к кому-то», — определяла Нина, и все снова сбивались на одной стороне, на самом повороте в Холсты, на том пятачке-языке, который когда-то показало шоссе Холстам, высунуло да так и осталось обрубленным — дальше по деревне шли разбитые колеи или наезженные по лужайке следы вразнобой.
— Ой, бабы, и как это Алевтина согласилась, ума не приложу — своими руками, своими руками! — говорила старая, маленькая в плюшевой жакетке Авдотья Хлебина, складывая руки на животе. Она не отставала от молодых ни в работе, ни в шутках-подковырках и сейчас не уточнила, кого отдать согласилась Алевтина, но все поняли, что уж не Женьку.