Они говорили по очереди, не перебивая друг друга, давая друг другу любовно прикоснуться к дням, когда были молодыми и сильными, когда ставили на ноги жизнь, порушенную войной, попранную ворогом, раздавленную, требующую нечеловеческих усилий, и когда они порой переставали чувствовать себя женщинами, превращаясь в тягловое животное.
— Задумаем, бывало, бросить скирдовать — уже затемно, кто со скирда слез, кто одеваться, — домой собираемся: туч нет, завтра доскирдуем, а Стешка-то, бригадир, и бежит, тут как тут: «Куда?!» Она сурьезная была, как зяпнет, а то хошь и кулаком стукнет. Ну и полезем опять кто куда, никто и не возражал.
— И что мы только ни делали! — воскликнула опять Мария Артемьевна. — И пахали, и бороновали на себе после войны. Бывало, четыре тянут — пятая за плуг держится. А за семенами-то ездили? Ходили? Семян-то не было, так мы в Балычево за семенами, за рожью, к пастухам или трактористам. Ходили в чунях, чуни по дороге разъедутся, босиком бежишь, придешь — два дня на ноги не станешь. Да по пуду на себе несешь. А теперь что — теперь везде на машине.
— А на лесозаготовках? — напомнила Ириша. — А лес разгружали? А вагонетки на полустанке гоняли с дровами? Марфа постарше была, все плакала…
— Не-ет, мы не так работали, — пожевала беззубым ртом Авдотья. — Бывало, все вручную косим, эва, к Житахе какой угор, так весь прокос и идешь. И закраины все обкосим. Придешь домой, позавтракаешь, да ворошить побежишь, а после обеда копнать. Уж на току так семян не оставишь. Пока не подметешь все, не приберешь, не укроешь — не уйдешь. А они что? Сейчас на часы, время вышло, вилы на плечо — и пошли. Да теперь и вилы-то в руках никто не держит.
— Какие доярки! Скотники подзадержались, так и почистить за своей коровой лень. Им и вычистят, и корм весь привезут — подумаешь, двадцать пять — тридцать коров, да на всем готовеньком. А мы сами на салазках навоз вывозили, да траншеи силосные вскрывали — силос привозили, сено, и чистили, и доили вручную. Разве они доят теперь? Глянь-поглянь — она уже дома, — Клавдия имела в виду все ту же Алевтину, ее раздражала и спорость ее, и удачливость, и молодость, которая, конечно, задержалась из-за легкости теперешней работы. Нет, тяжелым камнем лежала у нее на сердце Юркина женитьба.
— А пели-то? — улыбнулась Мария Артемьевна. — Что ни делали, откуда ни шли — косы, грабли на плечо — и песняка! Дале-е-ко было слыхать — вон нас какая орда шла.
— Да-а, — сказала Клавдия раздумчиво, — на прогулку выгоняют… Кормить-то нечем, ну ее все погоняют, развлекут, воздухом, витамином подышит. — И вздохнула: — Нет, была бы я сейчас помоложе, все равно опять работать пошла бы, уж так не сидела бы…