Малышка все еще корчилась от экстаза.
— Это было безопасно? Прикасаться этим к ее клитору?
— Без понятия. Оно работает на мембранах. Я экспериментирую, добавляя немного калия прежде, чем дать другим. Попробуй.
Джек на самом деле мог устроить мне встречу через дядю, который был главой студии и большой шишкой среди стариков Голливуда. И мог устроить ее быстро.
— Тебе лучше быть тем счастливчиком, которому это удастся, или же станешь одним из самых жалких ботанов в Калифорнии, — сказала я.
Малышка простонала и сползла вниз по стене.
— Открывай.
— Ты положишь его туда, куда кладешь всем остальным, — сказала я, — только под губу.
Я открыла рот. Он приложил палец и провел.
— Ты всегда мне нравилась, Фиона, — он вытащил палец.
— А ты мне, Джек. Но я начинаю менять свое мнение.
У меня еще было что сказать, но мысли отягощались двумя аспектами: Малышка кричала и все повторяла «Пускай это прекратится!», затем сжималась, билась, толкалась в стену, а мой мозг затапливало эндорфинами. У меня появлялось самое немотивированное приятное чувство блаженства, которое я когда-либо испытывала. Это было больше, чем оргазм. Больше, чем эмоциональное счастье. Больше, чем чувство безопасности и радости. Это напоминало кокаин, где я была сродни богини, или ЛСД, где, мне казалось, видела Бога.
Становилась единой с Господом в ослепляющем выражении любви.
Даже не могла почувствовать собственное тело.
Рьяно пыталась выбраться из собственной кожи, чтобы что-то услышать или почувствовать. Потерять сознание, но не уснуть. Быть поглощенной светом, таким ярким, что меня не было видно.
Тихий голос в свете говорил:
— Никогда, никогда больше не делай этого.
Под конец этой мысли я стала понимать, что над моим подбородком, над местом, куда мне втерли субстанцию, есть лицо. Оно немного чесалось, затем внутри мышц распалялось неимоверное покалывание.
Когда я начала чесать его, то споткнулась, и что-то внутри сказало мне, что нельзя упасть, чтобы я ни делала. Я поняла, что на один мой локоть давит вес, и осознала, что стою на руках и коленях. Подними я руку и почеши, это лишит меня равновесия.
Я уперлась коленями и вцепилась в подбородок.
— Фиона! Спускайся!
Голос звучал как приглушенная стереоустановка, где максимальный звук резко убавили, а затем тут же добавили вновь.
Голубой свет прорезал черноту ночи.
Затем красный.
И снова голубой.
Появился звук лопастей геликоптера.
Дикон, которого и в помине не должно было быть поблизости от этой крыши, обладал голосом, внушающим мне чувство безопасности и правильности, когда я была наиболее уязвима. Я открыла глаза. Или, может, они уже были открыты, а я просто решила использовать их, чтобы посмотреть перед собой.