Если при исчерпании сегодняшних запасов власти под давлением левых придется начать инфляционное стимулирование, печатать деньги, естественным образом потребуется регулировать цены и так далее, то через какое-то время мы можем получить Венесуэлу — закрытые рынки, высокая инфляция, популизм, протекционизм, в конечном счете — полная разруха и развал. За похожий сценарий выступают российские коммунисты, либерал-демократы, другие левые и, неожиданно, ряд экономистов (и псевдоэкономистов), а также одна микропартия, называющая себя рыночной и либеральной.
Крайне правый поворот — это условный Иран, курс на изоляционизм, патриотизм, религиозность, полный контроль со стороны формальных и неформальных государственных структур над экономикой и политикой, конфронтация с миром. За этот курс активно выступает большая часть депутатов Думы, так называемое силовое лобби, православные патриоты. Мы знаем, как живет Иран. Хотим мы такого или не хотим — нам решать.
Условный Казахстан — это опора на национального лидера, способного уравновесить интересы различных групп, попытка балансировать между интересами двух крупных держав (в нашем случае это ЕС и Китай) с постепенным превращением в страну-сателлит. Вариант Казахстана, пожалуй, самая мирная из перспектив, но в отличие от реального Казахстана в России достижение консенсуса и «мирное» сжатие до роли малого государства практически невероятны — у этого пути нет сторонников.
Наконец, алжирский сценарий — неидеологизированная квазивоенная диктатура, существенно более жесткая, чем нынешний российский режим, с более сильным контролем надо всем и вся, с устранением всех оппозиционных сил, с попыткой воссоздать принципы экономики СССР при сохранении капитализма на нижнем уровне, с планово более низким уровнем жизни, чем сейчас. Сегодня мы не видим сил, выступающих за такой сценарий, но в истории было много случаев, когда дряхлеющий рыхлый авторитарный режим типа сегодняшнего в России сменялся жестким полувоенным в результате ползучего переворота в верхах, при этом на первый план выходили люди, бывшие до того в тени. Вот, собственно, все сценарии, кроме канадского.
Надо заметить, что все вышеописанные опасности мало артикулируются даже оппозицией — вместо этого дискуссия уходит в область обвинений и попытки борьбы с коррупцией. Я вообще полагаю, что коррупция не должна быть самостоятельной темой для дискуссии. Коррупция — побочный продукт, производная значительно более серьезных явлений в экономике. Как температура у больного. И бороться с коррупцией изолированно — это бороться с температурой: аспирин временно создает иллюзию улучшения, но при этом разрушает организм еще больше. Коррупция уходит, когда построены эффективные институты и роль государства в экономике снижена до разумного предела. Коррупцию невозможно победить, атакуя или заменяя персоналии. Нет условно честных чиновников или условных воров, есть чиновники, которым дана возможность воровать, и чиновники, у которых такой возможности нет. И точно нельзя бороться с коррупцией наказанием, потому что оно только увеличивает объем воровства: раз риски больше, значит, и добыча должна быть больше. И вот уже во власть идут только те, кто морально готов даже отсидеть, лишь бы добраться до кормушки, — это не вчерашние чиновники, хотевшие и за народ порадеть, и себя не забыть, это откровенные негодяи, которые желают только одного — награбить побольше и побыстрее, пока не посадили. Уж если думать о том, как привлечь в государство честных, надо до минимума сократить проверки, дать чиновнику максимум свободы в принятии решений, поощрять инициативу, дискуссию, достойно платить — и одновременно оставить минимум коррупциогенных функций за государством.