Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума (Мовчан) - страница 207

Наконец, надо понимать, что власти реформы невыгодны и неинтересны. У нее, наоборот, есть отрицательная мотивация, потому что реформы увеличивают риски, а горизонт планирования не очень широк, и выгоды от реформ в него могут не попасть. Поэтому мы и написали свою работу — чтобы люди не забывали, что есть другие способы существования, другие модели. И в какой-то момент эти модели будут востребованы.

Все, о чем я говорил раньше, не должно наводить на мысль, что проблемы России — навечно. Я описывал статус-кво, а он будет меняться. Я думаю, что в течение 10 лет поменяется парадигма. Жить так, как сейчас, больше не получится. Поменяется, скорее всего, на сценарий квазивенесуэльский, благо у нас есть кому его разрабатывать. Может сложиться альянс тех, кто любит бороться с коррупцией, с теми, кто любит печатать деньги. Классическая Венесуэла с высокой инфляцией, с масштабной борьбой с коррупцией, с закрытыми рынками и прочим — на этом можно протянуть еще 10 лет, а потом военную диктатуру организовать и еще протянуть лет 5–7, а то и 10.

Но мы все равно придем к тому, что нефти нет, страна отстала от всего мира и надо что-то делать. Есть вероятность, что этот кризис будет сопровождаться тем, что было при падении Советского Союза: региональным разделением, как минимум конфедерализацией, а может быть, и распадом по образцу СССР. Но это очень сложно предсказывать. Сценарий, о котором можно говорить как о вероятном, описывается только в общих чертах: сперва «левый» поворот, затем «ультраправый». Потом, уже на остатках того, что получится, будет попытка, как в 1990–1991 годах, что-то выстроить. Великий израильский политик Абба Эвен как-то сказал: «Страны, как и люди, приходят к разумным решениям тогда, когда все остальные методы исчерпаны». Когда людям, которые привыкли распределять национальные богатства, распределять будет нечего, страна останется тем, кто умеет создавать. Так происходило во многих странах, в том числе, совсем недавно, в Аргентине. Тогда будут востребованы те, кто знает, кто понимает, как это делать. И 15, и 30 лет — условность, срок может сжаться и до 10, и до 12 лет.

Единственное, что хорошо в этом смысле: в 1990–1991 годах было достаточно большое накопленное богатство и активы, которые все бросились делить. Поэтому режим имел дистрибутивную форму. Тут уже делить практически будет нечего, особенно на фоне прогресса остального мира. Может быть, это позволит создавать что-то более креативное.

Последние 25 лет состояние российской экономики и связь между экономическими факторами и политическими решениями были предметом большого количества спекуляций и поверхностных суждений. Эта «война заблуждений» стала одной из причин того, что Россия не только упустила 25 лет и несколько уникальных возможностей для экономического и технологического прорыва, но и по своему политическому и экономическому укладу вернулась на 100 лет назад. Вал заблуждений и суеверий привел к предельному упрощению взгляда на российскую экономику, социум и истоки политических решений как внутри страны, так и за ее пределами. Реальная картина намного сложнее, и увидеть ее можно, только разобравшись в базовых аспектах российской экономической ситуации. Этим аспектам я посвятил десятки статей. Основные выводы, которые я делал в последние годы, лучше всего отражает нижеследующее summary из большой работы, которую я делал для Фонда Карнеги в 2016 году.