Речь шла о другом. Сложно надеяться, что в стране появится ответственная элита, которая, когда закончится нефть, будет готова развернуть страну. Откуда взяться элите, честному бизнесу, если в стране нет независимого суда?
Элита, вынужденная создавать добавленную стоимость, появится тогда, когда не будет централизующего ресурса, когда местные элиты в регионах будут иметь свои интересы и конкурировать между собой и их нельзя будет купить нефтяными деньгами, потому что денег этих не будет. Тогда и промышленная, и интеллектуальная элиты тоже не будут куплены. Пока мы вместе с властью автоматически вручаем чиновнику денежный поток, ничего не изменится.
Что мешает России уйти с особого пути?
Стремление обмануть исторический процесс и суметь победить ресурсное проклятие и его последствия с помощью некоей очень разумной программы действий очень распространено среди «прогрессивной» части российского общества. Разговор о возможности появления такой программы (и особенно о возможности ее принятия властью и успешной реализации) по большому счету не блещет новизной аргументов — все уже изложено во время разговоров о природе российского государства и общества. Тем не менее на вопросы надо отвечать, что я периодически и делаю, — вот пример из моего Facebook за 2017 год.
Со встречи в Музее истории ГУЛАГа до меня долетел вопрос: «Сегодня разработано множество хороших экономических программ, как России перейти с „особого пути“ на проторенную дорожку, в том числе и программа КГИ. Что/кто препятствует их реализации?»
Отвечаю, насколько могу публично.
Есть как минимум две серьезные проблемы.
Первая — это проблема, так сказать, бенефициаров. Тут стоит поговорить немного о концепции «локальной оптимизации». Люди, и особенно общества, оценивают свое положение (очень упрощенно) на координатном поле «качество жизни — риски». При этом (нематематики — заткните уши) в зависимости от отношения к рискам люди и общества готовы рисковать текущим качеством жизни в разном объеме, но, вообще говоря, они готовы отдать/получить некое количество качества жизни (Х) за некое сокращение/прирост рисков (У). Если Х большое, а У маленькое — говорят, что этот человек очень осторожен. Если наоборот — что он очень рисковый. Соответственно, люди (и общества) говорят, что им стало «лучше», если они получили больше, чем Х в качестве жизни, а риски выросли меньше, чем на У (или они сократили качество жизни меньше, чем на Х, а риски сократились больше, чем на У).
Людям, и особенно обществам, свойственно стремиться улучшить свое положение путем последовательных действий, результатом каждого из которых становится позитивное изменение. Ни люди, ни общества, как правило, не способны к многоходовому планированию по типу «5 раз ухудшим качество жизни, чтобы потом его резко улучшить» — во многом потому, что видят в этом риски намного более высокие, чем просто сумма рисков каждого из отдельных этапов такой трансформации. Теперь представьте себе, что на пути такого улучшения жизни человек попадает в зону, любое движение из которой ведет либо к быстрому росту рисков с очень малой наградой, либо к очень большому падению качества жизни при малом сокращении рисков. Это (нематематики, еще не открывайте уши) — локальный максимум функции полезности. С учетом того, что процесс оптимизации жизни у людей строится из маленьких оптимальных шажков, выбраться из точки локального максимума становится невозможно, даже если он очень низок по сравнению с глобальным максимумом.