Вздрогнул и невидимая связь разорвалась. Отшатнулся, попятился.
— Она калека. Только мычит и ничего не говорит. Ни «мама», ни «папа», — лепетала девочка, не замечая полуобморочного состояния Томаса.
— Они там все такие — нерусские.
Чертыхальски на полусогнутых ногах, ставших чужими и какими-то ватными, с трудом сделал несколько шагов прочь от страшного дома. Как только отвернулся, сразу же стало легче.
— Нерусские? — выдавил из себя охрипшим голосом, чтобы хоть что-то сказать.
— Ага. Чурки.
— Кто?
— Папа говорит — чурки.
Томас почувствовал во рту металлический привкус. Виски сдавило, накатила тошнота. Он опустил руку в карман брюк и скрутил кукиш. Как только он это сделал, в голове ясно раздался смех — похожий на старушечий — скрипучий, противный, торжествующий. С досадой подумал, вот оно — связывайся с чистенькими! Ещё и не приступил, а вороны уже вовсю кружатся!
Пройдя ещё метров сто, Чертыхальски оказался перед высокими железными воротами. С трудом поборов в себе желание оглянуться на страшный дом, он взялся за ручку калитки. Дверь была не заперта и легко открылась. Обернулся к девочке.
— Спасибо, красавица. Вот тебе ещё горчичников, — сунул в детскую ладошку пачку зеленых купюр, — отдашь маме. Папе не показывай. И никому не показывай. Это для мамы. Скажешь, дядя подарил на первое сентября. И попроси маму спрятать эти горчишники не в поваренную книгу — о ней папа знает — а положить в стеклянную банку с мятой. Это в кладовке. И это...
Томас засомневался... Он увидел, как мать девочки начинает приставать с вопросами, а почему, а зачем? А что ты такого сделала дяде, что он дал столько денег? А может этот дядя тебя трогал... Тихоня видел, как испуганная девочка, чувствуя мамин страх и не понимая сути вопросов, сбивчиво отвечает, а потом начинает плакать...
Но ничего, слезы высохнут, они всегда рано или поздно высыхают...
— ...Никому кроме мамы горчишники не давай. Запомнила?
Девочка кивнула. Томас подумал, что она сейчас невольно похожа на первоклашку, идущую в школу с такими вот необычными цветами.
— Положи в коляску, а то кто-нибудь увидит и заберет.
Подождав пока девочка спрячет деньги, Томас пожал ей руку, как взрослой.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
— Разрешаешь к тёте Кате пойти в гости?
— Разрешаю, — ответила «красавица» важно и покатила коляску прочь.
Открыв калитку, Томас крикнул вглубь двора:
— Эй, хозяева, есть кто дома? Можно войти?
Послушал. Тишина. Никого.
— Молчание в данном случае можно расценивать как знак согласия, — прошептал Томас и вошел во двор.
Широкая заасфальтированная площадка. Заборчик, фруктовые деревья. Впереди низкий сарай с откидным окошком, куда засыпают уголь. Рядом с сараем ещё одна, ведущая вглубь двора, калитка. Прислушался — тихо. Сделал пару шагов к центру площадки, как вдруг из кустов коброй вылетела тень и ужалила. Тихоня, не от боли — от неожиданности — дернулся и заорал: