— Аллё, камрад! Полегче, — раздался насмешливый голос из-за спины, и Бабель, поняв, что рассекречен, послушно вскинул руки вверх. Мысль отбиваться плазменным мечом даже не пришла в его миролюбивую голову — есть по жизни воины, а есть, извините, просто российские литераторы…
— А ну кажи дядьке Дерендяю, чего у тебя там! — Дерендяй, о котором так много говорили большевики, оказался на вид белобрысым толстоватым мужиком без возраста с крошечными голубыми глазками на широкой, как блин, курносой харе. Брезгливо обнюхав цилиндрическую рукоять, он выпустил из неё узкий плазменный луч и срезал им на пробу пару стебельков осота. Майского хруща, поймав в ладонь и что-то пошептав, отпустил лететь.
— А ты из этих, значит… Как их… Красный? Борщевик?
— Товарищ Дерендяев, боюсь, произошла трагическая ошибка. Вы будете смеяться — но я за всех — и одновременно ни за кого! Как говорится, над схваткой…
— А-а… Типа чудэ-юдэ рыба фиш? А ну упал хайлом в грунт! — получив разом по затылку и под колено, Бабель ткнулся очками в лебеду. То, что заслонило в следующий миг Солнце, немудрено было спутать с грозовым фронтом — настолько громадным казался надвигающийся из-за леса сталинский цеппелин. Они переползли под еловые лапы и скорчились в обнимку, не дыша…
* * *
— Ты, конечно, думаешь сейчас: «Коба передо мной пальцы гнёт, а в натуре он, если ковырнуть — самозванец, жертва собственной паранойи — так это у вас, докторов, называется?»
Левин отрицательно помотал головой — с чего это его определили во врачи?
— Дичь, товарищ Сталин, не хочу даже обсуждать. Так могут думать лишь недалёкие медработники низового звена или врачи-вредители. Велите подать дробовик — там что-то шевельнулось под елью.
— Вот так и все вы — не признаётесь, скорей готовы кровью измазаться… Запомни, Левин: дичь — это жирный дупель твоего мозга. А я — русский царь, прими как факт и смирись — иначе поссоримся, — жёлтые глаза будущего самодержца пронзили собеседника насквозь.
Нужно сказать, за этот день скромное обаяние Кобы перевернуло все устоявшиеся представления Владимира Ильича о политике и натурфилософии двадцатого века.
— Знаешь, — а я ведь три года был в горах разбойником. От Гори до Хинкали грабил богатых — и раздавал бедным до копейки, люди со всех сёл ко мне за справедливостью шли. По крови я не сапожник — Государь Александр 111 по Кавказу путешествовал за девять месяцев до моего рождения. После бала мою мать срочно замуж за осетина выдали — начала полнеть. А в семинарии Гурджиев мне гороскоп составил:
— Быть тебе, — говорит, — Коба, русским царём — если дату своего рождения на год сдвинешь.