— Да вот, в глаз что-то попало, смотрел.
— Давайте гляну. — Я в ужасе замотал головой, но Марина уже подошла, наклонилась, взяла мою голову в руки и стала внимательно изучать глаз. Я заерзал. Вот сейчас она воскликнет что-то вроде «Что с вами случилось, Марк?! Вы постарели!» и убежит. Но Марина, кажется, ничего не замечала. Дышала на меня своей фруктовой жвачкой и оттягивала веко вверх-вниз. Отстранилась, села на стул, сказала, борясь с зевком:
— Все в порядке, там ничего нет. Может, надуло просто. Если будет болеть, купите капли, я скажу какие.
Я приободрился. Марина ничего не замечала! Она выглядела в точности как тогда — тот же элегантный двубортный тренч песочного цвета, те же лакированные сапоги «под крокодила», которые с тренчем совершенно не вязались, но непостижимым образом все это вместе смотрелось стильно.
Сейчас она закурит и скажет что-то про туман.
Марина подозвала официанта, попросила принести сигареты Slim и плед. Насчет пледа — это что-то новенькое. В прошлый раз пледа не было. Или она не просила?
— Вы замерзли? — Мне было странно говорить ей «вы», однако во времени, куда я попал, мы были еще на «вы».
— Зябко. То ли телу, то ли сердцу, не пойму. Туман надвигается, — неопределенно ответила Марина. Фразу про тело и сердце я не помнил — или пять лет назад Марина ее не произносила? Так, надо перестать сравнивать прошлый раз с нынешним, так недолго и умом тронуться.
— Сегодня же пятница? — вырвалось у меня.
— Ну да, — рассеянно откликнулась Марина. — Пятница-развратница…
Туман и вправду быстро приближался, смешивался с дымом от костра, оседал влажной взвесью на капоте машины, на стульях, на щеках.
Пришел официант с сигаретами, поднес огонь, и я увидел, что тонкие пальцы Марины дрожат. Пять лет назад меня это удивило. Я нынешний знал, почему она нервничает. И сказал то, чего тогда не говорил:
— Марин, у те… у вас такой лак красивый. Белый перламутр мало кто сегодня выбирает. Вам идет.
— А… — Марина сделала жест, который после этих слов сделала бы каждая женщина: вытянула руку и полюбовалась аккуратными жемчужными ноготками. Они были коротко подстрижены — докторские, и белый перламутр очень хорошо смотрелся. Не старомодно и не дешево, как если бы ногти были длинными.
Марина стряхнула пепел и сказала:
— Такой лак сегодня очень модный. Сто лет о нем не вспоминали, а теперь во всех журналах. Перламутр — это не френч, он не всем идет. Форма ногтя должна быть подходящая, длина…
Она замолчала. Марина вообще была немногословна. Как-то я сказал ей об этом, она рассмеялась: «Болтливый врач еще хуже болтливого пациента». Меня это не раздражало и не смущало, она не надоедала пустопорожней болтовней, но иногда хотелось, чтобы она подхватывала мою волну в разговоре, о чем-то рассуждала, расспрашивала, что меня волнует, и сама бы рассказывала о себе. Но Марина была молчаливой.