Дедушка Иеремия не хотел оставаться в Б.; его шатер и весь образ жизни непрерывно звали к переселению. Он собирался в Иерусалим.
Письмо, которым он извещал об этом моих родителей, гласило:
«Не для того просил я у вас вашего сына, чтобы причинить вам огорчение, но чтобы всем нам была радость. И потому мы должны уехать в Землю Истины, в Землю Свершения. Там я буду его растить, согласно написанному. Разрешаю вам этому способствовать».
Такое же письмо дедушка Иеремия написал остальным шести сыновьям, моим дядьям, с которыми десятилетиями не обменивался ни единым словом, ни изустным, ни письменным.
Мать от этого письма заболела. Они с отцом приехали ко мне, и перед шатром, на дворе, состоялись новые совещания, в которых принял участие Хахам Тульчин, священнослужитель общины, со своими прихожанами.
Хахам был круглый, как шар, дородный, голубоглазый, благодушный. Семья его приехала когда-то с Украины. Для него тоже мир был слеп, а Израиль — свет, который борется с собственным помрачением. Он был из той породы мужчин, что всего ближе к нянькам. Деда он любил, жил на том же дворе, позади храма, со многими малыми детьми, которые часто приходили к нашему шатру, а к вечеру мать их собирала и уводила.
По примеру старинных учителей Хахам Тульчин тоже старался запечатлеть свое имя в памяти общины добрыми советами и мудрыми изречениями. Вот для образца: Пропусти тех, кого не можешь повести за собою. Или еще: Есть такое место, откуда всё кажется смехотворным и достойным осмеяния, есть и другое, где все вызывает слезы; мудрый в сердце своем избегает и того, и другого.
Моему отцу, который в его глазах был полуязычником, он руку не протянул, но и взять самому эту руку не помешал. После этого они стояли и совещались перед шатром. Солнце пекло, и я, сидя на корточках, не отводил глаз от их теней. Эти длинные черные пятна в пыли у их ног поглотили мое внимание полностью, но потом я поднялся сам, и тогда в первый раз в жизни заметил собственную тень и уже занимался только ею, пока они совещались.
Хахам Тульчин и его прихожане советовали отцу уступить. Мои родители беспомощно прижались друг к другу. Мать плакала. Потом они взяли с дедушки Иеремии обещание писать им из Святой Земли каждую неделю. От прощальных поцелуев матери я отпрянул в страхе, а когда родители уходили со двора, смотрел во все глаза на их тени.
Вскоре пришли деньги на дорогу — от отца и шести его братьев: они поделили между собой дорожные расходы на путешествие их родителя до Святой Земли.
Но дедушка не торопился истратить эти деньги, вышедшие из «полуязыческих» рук. Сперва он очистил их ритуальной молитвою и раскаленным песком, потом зарыл в шатре, под моей постелью. С подозрением смотрел я на блестящие форинты между длинными пальцами, как они исчезают в земле при свете коптилки. Их блеск слепил. С той поры, как я открыл тени, я следил за ними повсюду, и с той же поры умножились мои напряженные, подавленные страхи.