Захлопнув книгу, мальчик крепко прижал ее к груди. Затем опустился на пыльный пол перед коробками и долго смотрел на противоположную стену, где на стеллаже были сложены вещи, оставшиеся после его бабушки с дедушкой. Старый торшер, множество вазочек для цветов, доисторический телевизор, ящики с елочными игрушками, книги и пластинки, куча всяких дедушкиных инструментов.
На всем лежал толстый слой пыли – как в том заброшенном лесном отеле, где Симон с Каро побывали днем. И здесь тоже все напоминало о прошлом, и воспоминаниям этим однажды было суждено стереться из памяти.
Тогда в отеле он еще спросил у Каро, чего она больше всего боится. «Одиночества, так же, как и ты, – ответила девочка. – И того, что меня забудут».
– Меня они тоже забудут, – прошептал он куче мусора в подвале. – Потому что в их жизни для меня больше нет места.
И вдруг все расплылось у него перед глазами, и по щекам потекли горячие слезы. «Наконец-то, наконец я смог расплакаться!» – подумал Симон. Он плакал долго. Все пережитое вместе со слезами выходило наружу. И это было хорошо. Он продолжал прижимать к груди книгу сказок.
– Значит, вот где ты скрываешься.
Симон испуганно смотрел на Майка. Он не слышал, как тот спустился к нему по лестнице. Майк вытащил из-под скамьи большую пузатую вазу, перевернул ее вверх дном и уселся на нее.
– Может, поговорим? – предложил он.
Симон, не расставаясь с книгой сказок, лишь пожал плечами. Книга служила ему как бы опорой и внушала чувство уверенности.
– Послушай, Симон, – откашлявшись, заговорил его брат. – Мне не дает покоя то, что только что произошло. Как-то по-дурацки все вышло. Я сам хотел тебе сказать, что мы переезжаем. Честно. Уже давно хотел. Просто никак не мог решиться, да и повода подходящего не было. К тому же мне не хотелось тебя этим огорошить, понимаешь? Всем нам пришлось много пережить, а уж сколько тебе, об этом я и говорить не хочу. Я подумал, что тебе нужно хоть немного пообвыкнуться здесь. Потому что понимал, что для тебя это будет непросто.
– Все нормально, – отозвался Симон, глядя на подгоняемые сквозняком пылинки. – Ты живешь своей жизнью, это я понял. Как я могу требовать, чтобы ты всегда был при мне? Все в жизни меняется.
– Нет, Симон, для нас с тобой ничего не изменилось. Я по первому зову готов прийти к тебе, и ты это знаешь. Гейдельберг, в конце концов, не на другом краю света, ты всегда можешь к нам приехать. Да и я, разумеется, буду иногда приезжать сюда.
– Да-да, конечно, – ответил Симон, не глядя на Майка. Не мог он заставить себя взглянуть на брата. Это затянувшееся прощание было просто невыносимо. – Мы и звонить друг другу будем, и приезжать в гости. Все не так уж и плохо.