Дочь глядела на него прямо в упор строгим и надменным взглядом, власть которого над собою он уже признал давно.
— Что это, Елена, такое делается у тебя тут… — начал было он, чувствуя необходимость сказать хоть что-нибудь.
— То, что нравится мне, — нагло отвечала дочь, — стало быть, то, что нужно.
И потом вдруг, схватив старика за руку и потрясая ею, быстро заговорила, с бледным лицом и сверкающими глазами:
— Вы хотите знать, влезал ли кто-нибудь ко мне в окно? Да, влезал. Вы, может быть, спросите кто? Он — тот, с кем мне не удалось повенчаться сегодня…
— Господи Иисусе! — пробормотал старик, свободной рукой закрывая лицо. — Этот негодяй, этот убийца… этот двойник…
— Что же вы хотите от меня? Я люблю его, кто бы он ни был…
— Елена!
— Я люблю…
— Дитя мое…
— Уйдите и вспомните о моей матери. У меня ее кровь… Если я люблю…
Старик схватился за край туалета, опрокинул флакончик с духами и, шатаясь, вышел за дверь.
На другой день он не виделся с дочерью. Он уехал с самого утра, но к вечеру, когда старый лакей доложил ему, что барышня собирается ехать куда-то, в потухших глазах его вспыхнула отчаянная решимость и он быстро пошел в будуар дочери.
Елена Николаевна стояла перед трюмо в накидке и шляпке, окутывая голову черной шелковой вуалью.
— Куда ты?! — крикнул старик, но в голосе его вместо грозы прозвучало отчаяние.
Под вуалью раздался хохот, старик сделал шаг и, схватив дочь за руку, твердо проговорил:
— Я велю запереть двери и не пускать тебя.
Вуаль откинулась, и на него взглянули с бледного лица два злобно сверкающих глаза.
— Вы велите запереть двери? Ха-ха-ха! Наивно! Вы?.. Ха-ха-ха!
Старик, недавно полный решимости, опять потерялся, и только одна мысль ярко озарила голову: «Как она похожа теперь на мать!»
Однажды с нею там, в Париже, была у него ревнивая сценка. Она хотела бросить его и точно так же стояла пред ним с пылающими глазами и с откинутой черной вуалью.
— Скажи же, по крайней мере, куда ты идешь? — спросил старик. — Посмотри, ведь уже без десяти минут десять.
— Мне надо, сказала Елена Николаевна и хотела пройти мимо старика к дверям.
Но старик оттолкнул ее, упал на колени и зарыдал.
— Елена, пощади меня на старости лет, не позорь моих седин, да кроме всего ты же знаешь, как я люблю тебя, как ты дорога мне.
Катя, находившаяся за драпировкой, смотрела на эту сцену глазами, полными слез…
Ей показалось обращение госпожи ее со стариком уж чересчур наглым.
— Ты идешь, наверное, к нему, — продолжал старик, вставая с колен, — но ведь его ищут, его свобода уже оценена, его травят как зверя, а ты хочешь стать с ним на одну доску, подвергнуться, быть может, тоже аресту, суду и позору…