— Ты неисправима.
— Верно. Но я стараюсь исправиться.
— А ты как, Тельма? Ты счастлива?
Тельма похлопала себя по большому животу.
Она была на восьмом месяце беременности.
— Я же тебе говорила, что это может быть двойня.
— Да, говорила.
— Двойняшки, — благоговейно повторила Тельма. — Представляешь, как бы обрадовалась Рут.
«Судьба стремится восстановить предопределенный ход событий, — подумала Лора. — И иногда, к счастью, ей это удается».
Они некоторое время сидели в согласном молчании, вдыхая чистый морской воздух, слушая, как ветер шумит в соснах и кипарисах Монтеррея.
Немного погодя Тельма спросила:
— Ты помнишь тот день, когда я приехала к тебе в горы, а ты упражнялась в стрельбе на заднем дворе?
— Помню.
— Когда ты что было мочи палила по мишеням. Ощерившись, угрожая всем и каждому, кто посмеет тебя потревожить, рассовав повсюду револьверы. Тогда ты мне сказала, что всю жизнь терпела и покорялась судьбе, а теперь этому пришел конец; что ты будешь бороться за свое счастье. Ну и злющая ты была в тот день, Шейн, ожесточенная.
— Это правда.
— Я знаю, что ты по-прежнему умеешь терпеть. И я знаю, что ты по-прежнему можешь за себя постоять. Мир по-прежнему полон смерти и горя. И несмотря на это, в тебе нет больше ожесточенности.
— Это так.
— Почему? Открой секрет.
— Дело в том, что я узнала еще одну, третью истину. В детстве я научилась терпеть. После гибели Данни я научилась бороться. Я по-прежнему стоик и борец, но теперь я также научилась принимать судьбу. Судьба, она есть.
— Звучит как восточная мистическая трансцендентальная чепуха. Судьба, она есть. Господи! Сейчас ты пригласишь меня пропеть мантру, а затем созерцать пупок.
— Куда тебе, Тельма, с двойняшками в животе, — заметила Лора, — ты и пупка-то не увидишь.
— Нет, увижу, только для этого мне нужно зеркало.
Лора рассмеялась.
— Я люблю тебя, Тельма.
— Я тоже люблю тебя, сестренка.
Они молча раскачивались в качалках.
Внизу на пляже начался прилив.