Она подняла голову и увидела, что француз рисует ее.
– Вы позволите? – спросил он.
– Да, пожалуйста, – поспешно ответила она, стараясь представить, какой он ее изобразит. Рисунок лежал у него на колене, ей была видна только его рука, быстро и уверенно скользившая по бумаге. – А где вы познакомились с Уильямом? – спросила она.
– В Бретани. Он ведь тоже бретонец – по матери. Разве он вам не рассказывал?
– Нет.
– Его отец был наемным солдатом. Судьба занесла его во Францию, где он встретился с матерью Уильяма. Вы заметили, какой у Уильяма сильный акцент?
– Да, но я приняла его за корнуолльский.
– Эти языки действительно похожи, оба произошли от кельтского. Что касается Уильяма, то впервые я увидел его в Кемпере. Он был нищ как церковная крыса да к тому же замешан в одну неприятную историю. Парню явно не везло, и я решил ему помочь. После этого он сам изъявил желание поступить ко мне на службу. Английский он, по всей вероятности, узнал от отца. А до нашей встречи, кажется, успел еще несколько лет пожить в Париже. Впрочем, я никогда не вмешивался в его жизнь и не разузнавал о его прошлом. Захочет – расскажет сам.
– А почему он не плавает вместе с вами?
– О, тут все очень просто, ничего романтического. Дело в том, что у Уильяма слабый желудок. Пролив, отделяющий Корнуолл от бретонского побережья, для него непреодолимое препятствие.
– И поэтому он, с благословения своего хозяина, решил устроиться в Нэвроне?
– Совершенно верно.
– И теперь бедным корнуолльцам приходится дрожать за свое добро, а корнуоллкам – не спать ночами, опасаясь в любую минуту расстаться с жизнью… И не только с жизнью, как уверяет меня лорд Годолфин.
– Думаю, что корнуоллки обольщаются на свой счет.
– То же самое и я хотела сказать лорду Годолфину.
– Что же вас удержало?
– Побоялась его шокировать.
– Французов почему-то всегда – совершенно незаслуженно – обвиняют в волокитстве. Мы гораздо скромней, чем о нас думают. Ну вот, ваш портрет готов.
Он протянул ей листок и откинулся на стуле, засунув руки в карманы камзола. Дона молча рассматривала рисунок. Лицо, глядевшее на нее с маленького клочка бумаги, принадлежало не ей, а той Доне, в существовании которой она не хотела признаваться даже себе самой. Она узнавала черты лица, волосы, глаза… Но выражение, таившееся в этих глазах, было до странности похожим на то, которое она иногда ловила в зеркале, оставаясь наедине сама с собой. Это был портрет женщины, у которой не осталось никаких иллюзий, – женщины, смотревшей на мир через узенькое оконце и видевшей в нем только разочарование, горечь и пустоту.