— Вот тебе и на! — сказал дядя Коля. — А мы только ругаем крапиву. Будем знать!
Взрослые выпили еще за хозяйку и ее суп. Мне суп тоже понравился. Скорее всего, в этом была заслуга мяса. Я никогда не ел конского мяса, только конскую колбасу один раз, когда отец делал ставни для каких-то шорцев в Калтане. Они дали ему в придачу к деньгам домашней конской колбасы.
Картофельная запеканка еще больше воодушевила всю нашу компанию. Такого ужина я сроду не ел. Пока зажигали лампы, дядя Коля сбегал домой и принес еще браги.
— Да хватило уж и той, — заметил отец.
— Выпьем еще, Васильич, да покалякаем! — откликнулся дядя Коля. — Не каждый день новые соседи приезжают.
После ужина все дети, кроме меня, улеглись на полу играть в спички. Я же остался за столом — послушать разговор взрослых. Мне всегда нравилось слушать разговоры взрослых. Отец и мать к этому привыкли и не обращали на меня внимания.
В этот вечер я узнал много нового. Разговор зашел о войне, и оказалось, что дядя Коля и отец были в одной дивизии на Волховском фронте. Они вспоминали разных людей и бои. Как оказалось, они и ранены были почти в одно и то же время. Дядя Коля был ранен в бедро, поэтому он хромал. Мой отец был тоже тяжело ранен, к тому же пролежал несколько часов на морозе и отморозил пальцы на правой ноге. Их сразу ампутировали в полевом госпитале, а вот сквозное ранение в грудь потребовало более серьезного лечения, и его едва живым повезли из госпиталя в госпиталь до самой Караганды, где он пролежал полгода. Оказалось, что прострелено легкое. До этого у него было еще три ранения — под Москвой и Сталинградом, — поэтому в Караганде его признали негодным для строевой службы, дали инвалидность второй группы, но из армии почему-то не списали. Узнав, что он в молодости окончил курсы счетоводов, его отправили в Ленинград, который к тому времени освободили, в военный госпиталь — долечиваться и одновременно работать счетоводом. Отец рассказывал о трудной жизни в Ленинграде после снятия блокады. Ему предлагали остаться и выписать туда семью, но Ленинград был не для него. Ему хотелось обратно в Сибирь.
Дядя Коля сказал, что его из армии списали из-за хромоты в начале сорок пятого года, и уже здесь он получил третью группу инвалидности. Охотник из него теперь никакой, потому что нога мешает, вот и пришлось идти конюхом в колхоз.
Разговор оборвался, когда заревела корова. Все выбежали во двор, но мать погнала нас в избу. Отец зажег фонарь, и они вместе с дядей Колей ушли к корове.
— Корова телится, — сказала нам мать. — Ложитесь спать! Теперь не до вас.