Да, правда.
Из-за этой двери он слышал голоса.
На бегу не опознал говоривших, это случилось уже выше, перед квартирой Заикиной – и бросило Алексеева из зенита в крутое пикѐ. Вот и вывеска, прибитая гвоздями к дверной филёнке: «Ремонтъ и пошивъ обуви. Мастерская Ашота Ваграмяна».
Мастерская была не заперта. Чахлая цепочка – не чета заикинской входной цепи, на той хоть котов учёных води! – оторвалась с мясом, когда Алексеев пинком распахнул дверь. В свете керосиновой лампы, стоявшей на конторке – здесь, по всей видимости, принимались заказы – он увидел верстаки, сапожные болванки, ящики с дратвой и обрезками кожи, обувь, предназначенную для ремонта, и уже чиненую, ждущую прихода хозяев.
Вся троица нюансеров пила чай.
Несмотря на позднее время, они собрались здесь. Любовь Радченко, сидя на табурете, наливала себе из закопчённого медного чайника. Привалившись боком к стене, Лейба Кантор сосал кусок колотого сахара, смоченный в кипятке. Звучало так, словно Кантор был графом Дракулой, а сахар – несчастной Мѝной Меррей, жертвой вампира. Ашот Ваграмян устроился за конторкой, вертел в пальцах граненый стакан без подстаканника.
– Когда бы вам сойтись втроём? – ядовито произнёс Алексеев. Язык превратился в королевскую кобру, отрава так и капала. – В дождь, под молнию и гром?
И сам себе ответил:
– Как только отшумит резня, тех и других угомоня.
– То будет на исходе дня, – подвела итог Радченко, не чуждая театру. – Шекспир, «Макбет». Акт первый, сцена первая. Присаживайтесь, Константин Сергеевич, вот стул. Что-то случилось?
Алексеев пододвинул стул. Сел верхом, сложил ладони на спинке:
– Ничего особенного. В меня стреляли, а так всё в порядке.
Он еще никогда не видел, чтобы люди так бледнели. Не мастерская, а салон восковых фигур мадам Тюссо. Нюансеры смотрели на него, как цензорская комиссия – на спектакль одного актера, и актёр только что серьёзно дал маху. Начал богохульствовать, например, или оскорбил царствующую особу, или снял штаны и показал комиссарам голую задницу.
– Когда? – выдохнул Ашот.
– Где? – вмешался Кантор.
– Кто?!
За Радченко сегодня оставались финалы.
– Стрелок не представился, – кобра во рту Алексеева сцедила ещё не весь яд. – Я чудом остался цел. Если бы не кот… если бы не дворник… Господи! Вы только послушайте меня! Кот, дворник… Вы полагаете, я рехнулся?
– Нет.
Кантор положил обсосанный кусок сахара на блюдце:
– А я говорил вам, Любовь Павловна! Это падение на кладбище… Оно противоречило всей комбинации! Константин Сергеевич, вы же упали? Я видел, как вы упали! Вы чуть не напоролись на острия ограды…