– Упал, – подтвердил Алексеев. – Чуть не напоролся.
Растянутые связки в паху болели до сих пор. Не надо было столько ходить пешком…
– Вот! – торжествуя, воскликнул Кантор. Пальцы его вцепились в бороду, дёрнули раз, другой. – Я же говорил! А вы со мной спорили… Упал, пострадал, прикоснулся к фамилии Заикиной на плите! Этого не должно было произойти! Он в тёплом мире, откуда все эти неудачи?!
– Перчатку испачкал, – брюзгливо добавил Алексеев. Он сам себе напомнил ябеду, жалующегося директору гимназии на обидчиков. – Снег ещё этот… В рот залетел.
Алексеева трясло от возбуждения. Он прислушался к себе – по старой привычке, анализируя ощущения, выстраивая их в систему. Возбуждение было знакомым. Так его трясло после «Отелло» и «Уриеля Акосты»; так его трясло после Лиона, когда он, рискуя разоблачением и судебным процессом, умыкнул секреты скрытных лионских канительщиков. Он не знал, как человека должно трясти после покушения на его жизнь, но полагал, что это происходит как-то иначе. Оказалось – чепуха, трясёт самым обычным образом.
– Какой снег?
– С памятника Кадминой. В рот, говорю, залетел. Ветром надуло.
– И что?
– Ничего. Вкус у него… Фосфорный, как спичку жевал.
В мастерской повисла пауза.
Это была королева пауз. Такие умел брать Мамонт Дальский, грандиозный драматический любовник, Гамлет, Чацкий и Карл Моор[62] в одном лице – он вешал их над сценой, словно дамоклов меч, и зал боялся дышать, пока не прозвучит следующее слово.
– Вот! – Кантор очнулся первым. – А вы мне не верили! Он должен был прийти на кладбище, явиться с утра! Это вписывалось в комбинацию, и он почуял, понял без напоминаний, сделал ход… А падать он не должен был! Если он в тёплом мире, почему он упал?! Если он мебель, как он почуял?
Ашот отпил чаю.
– Щётка, – задумчиво пробормотал сапожник. – Зубная щётка.
– Щётка? – заинтересовалась Радченко.
– У него пропала зубная щётка, – Ашот говорил об Алексееве в третьем лице, как о постороннем человеке. – Я нашёл. Щётка не пропала, её переставили. Я уравновесил щётку саквояжем.
– Он не мебель, – добавила Радченко, кивком указав на Алексеева. – Не просто мебель. Он нюансер, у него открылись дверцы.
Мужчины уставились на Алексеева. Он машинально проверил ширинку: застегнута ли? Актёрская привычка: перед выходом на сцену подтяни брюки и проверь ширинку… Перед входом на совет директоров сделай то же самое.
– Это меняет дело, – Ашот кусал губы. Как у него при этом получалось говорить, и говорить внятно, оставалось загадкой. – Это усиливает все воздействия. Но если в него действительно стреляли…