В этот вечер она припозднилась. Размышляя весь день о Канашове, так ли она поступила, Аленцова мучилась, не зная, куда себя деть. Все валилось у нее из рук. Ходила она как в воду опущенная, чего не могли не заметить все, и в первую очередь Корсаков.
— Нина Александровна, что с вами, голубушка? Приболели?
— Да, Михаил. Алексеевич. Что-то, как говорят, занедужила.
— A я хотел, чтобы вы мне сегодня ассистировали. Понимаете, ответственная операция, а Зильбер опять не вышла на работу. Снова мальчонка заболел. Квелый он у нее после ленинградской голодовки — дистрофия.
— Я с удовольствием, Михаил Алексеевич!
— Но вам же плохо?
— Ничего, ничего. Пройдет.
— Смотрите, не сделайте себе хуже. В крайнем случае, перенесем на завтра. Может, вам лучше будет тогда.
— Нет, нет, откладывать не будем. Я обещаю вам, Михаил Алексеевич, все будет хорошо. — И она улыбнулась своей грустной улыбкой.
Операция окончена. Они сидят в кабинете Корсакова, обмениваются мнениями, рассматривают рентгеновские снимки. В дверь ворвался муж Аленцовой. Расстегнутый, без шапки, пьяный. Волосы свалились на глаза. Он смотрит исподлобья, сжимая кулаки.
— Любезничаете, милые голубки! Думали, я вас не найду!
— Александр, — строго сказала она. — Выйди и обожди меня у подъезда.
— Нет, не пойду я никуда. Помешал любезничать, извините, но имею право как законный муж. И ты меня, сука, не гони!
— Саша! – вскочила она, подойдя к нему и взяв за руку: — Пошли!
— Нет, я не уйду никуда, пока не набью морду этому старому хрычу. Пристроился в теплом местечке, сволочь! Боится фронта.
— Саша, — тащила она, выталкивая мужа за дверь. — Ты с ума сошел!
Корсаков спокойно наблюдал за семейной сценой. «Так вот оно что, — думал он. — Такая женщина и мучается с ним». Аленцов вырвался у нее из рук, схватил стул и занес над Корсаковым. Но тот не пошевелился. И это, наверно, остепенило скандалиста.
— Я из тебя, старый кобель, котлету отбивную сделаю. Знаешь!
Аленцова вырвала у него стул и вытолкнула за дверь, потащив за собой.
— Не стыдно? Напился, вломился, ругаешься! Немедленно идем отсюда! Или я больше тебя не знаю и знать не хочу.
Ее угроза подействовала на него отрезвляюще.
— Ниночка, Ниночка, — лез он к ней лобызаться. — Просто так, сгоряча. Пошли, пошли, дорогая!
Она вела его, он еле держался на ногах, шатался. В коридорах их встречали знакомые сотрудники, няньки, сестры. Аленцова сгорала от стыда. Вышли на улицу.
— А я все равно этому старому кобелю переломаю ноги!
* * *
Аленцова сидела грустная, подавленная, просматривала медицинский журнал. Но в голову ничего не шло. Несколько дней после скандала, устроенного в госпитале, она не могла прийти в себя. А сегодня три хулиганские выходки, еще похлеще. Зашел сосед, молодой парень — студент, попросил у нее учебник хирургии, а он набросился на него с кулаками и ударил: «Знаем мы эти штучки-дрючки. С книжек начинается, а свиданиями кончается». В трамвае встретил врача Кротова, оскорбил и хотел столкнуть с подножки, да вмешалась публика. Милиция составила акт и передала в военную комендатуру. Ходила в магазин, он за ней подследил и, когда она разговаривала с продавцом, обругал его и обещал намять бока. Какой-то ужас! Она не может никуда выйти одна. Теперь он не провожает ее, как прежде, а стоит, следит за ней из-за угла, когда она возвращается со службы. И во всем недоверие, подозрительность. Роется в ее сумке, книгах, осматривает вещи. И вид у него какой-то ненормальный. Враждебный взгляд исподлобья всегда прищуренных глаз и эта, противная ей, презрительная ухмылка.