«Троцкист, – подумал он с неожиданным удивлением, рассматривая себя в призрачном зазеркалье плохого оконного стекла. – Ну, надо же, живой троцкист!»
Самое смешное, что – правда. И словцо такое, пущенное левой оппозицией, пошло ходить в последний год – поначалу, правда, только среди своих, то есть товарищей – по просторам Советской России, да и по существу определение было верным. Троцкист – сиречь сторонник Троцкого. А как еще следовало понимать едва ли не формальный союз, заключенный ими во время недавнего – вполне исторического – разговора? Что ж, факты упрямая вещь, но не союз с «иудушкой Троцким» на самом деле беспокоил Кравцова. Он знал цену ярлыкам и, если что и помнил отчетливо из своего вывернутого наизнанку прошлого, так это историю ВКП(б), читанную им – другим Кравцовым – в «Кратком курсе» и вполне прочувствованную через историю собственной жизни.
Детство Кравцова – не вообще детство, а годы сознательного дошкольного и раннешкольного существования – пришлось на последние деньки «оттепели». В букваре красовался портрет дедушки Хрущева, а по черно-белому телевизору шли фильмы, истинный смысл которых он понял много позже, когда их уже практически изъяли из показа. «По тонкому льду», «Тишина», «Чистое небо»… В книжках старшего брата рассказывалось о замечательных героях Гражданской войны – Якире, Тухачевском, Блюхере, и взрослые во время застолий – приняв водки под винегрет или салат «оливье» – вспоминали войну и говорили страшные слова про тех, кто чуть не погубил страну. Отношение к Сталину было сложным. Его все еще боялись и скорее уважали, чем презирали, но при этом с гневом припоминали ему страшные годы репрессий. Кое-кто из друзей отца знал о чистках не понаслышке. Да и сам Кравцов-старший много чего рассказывал про лагеря и зеков. Он работал до войны на строительстве железной дороги на Русском Севере, там и повидал лиха.
И далее, через годы, Макс отчетливо помнил, как менялись взгляды общества, во всяком случае, того городского интеллигентного слоя советского общества, в котором он родился и вырос. Идеализация Ленина постепенно уступила место пониманию того факта, что и Ильич был всего лишь «одним из них». Потускнело и испарилось уважение к Сталину, исчез страх, появились из небытия новые старые герои: Бухарин, Рыков, даже Мартов и Либер возникли вдруг в каком-то фильме про революцию без обычной карикатурности, принятой в советском кино для изображения «господ меньшевиков». Не менялось одно. Троцкий был и оставался врагом. То ли комическая фигура из еврейского анекдота – «политическая проститутка» Троцкий, то ли злобный бес революции, погрузивший Россию в гиену огненную.