– Прошу, не спрашивайте, потому что я боюсь… – Я качаю головой, и мои глаза наполняются слезами.
Изабель, озабоченно нахмурившись, гладит меня по волосам. Они до сих пор короткие и неровно острижены, напоминание о моих недавних испытаниях. Только монахиня обрезала бы волосы так коротко. Или молодая женщина, которая хочет, чтобы ее приняли за мужчину. Но Изабель не требует ответить ей, зачем я это сделала. Ее прикосновения нежны, и я смягчаюсь. Я понимаю, что мне очень хочется, чтобы меня звали по имени. Несомненно, назвать его не значит открыть свои тайны.
– Меня зовут Офелия.
– О-фе-ли-я. Звучит мило, – говорит Изабель, голосом лаская незнакомые ей слоги моего имени. – Филипп Лей! Теперь я понимаю! Как мудро с вашей стороны так замаскировать свое имя! – Она на несколько мгновений задумывается. – «Офелос» – это «помощь» по-гречески, за ней вы приехали сюда. А слово «фил» означает «любящий», вас любит Бог, – говорит она, довольная такой интерпретацией.
– Вы образованная девушка, Изабель.
– Я некоторое время училась, – признается она. – А вы свободно понимаете французский язык, правда?
Я киваю головой, не могу ее обмануть и в этом. Но Изабель больше не настаивает.
– Я не люблю учиться, – говорит она, качая головой, – но мать Эрментруда очень приветствует учебу. В нашей библиотеке много сокровищ. Когда-нибудь я вам покажу.
– Буду вам очень признательна, – отвечаю я, не сумев скрыть нетерпение.
Изабель желает мне спокойной ночи, и я опять остаюсь одна. Когда она приходит на следующий день, то приносит чистое постельное белье и одежду. Я зарываюсь лицом в ее складки, вдыхаю запах чистого воздуха.
– Спасибо, – шепчу я.
– Это работа Терезы, она очень усердно трудится в прачечной, – объясняет монахиня.
Из своего окна я видела девушку, которая медленно, прихрамывая, развешивала мокрое белье на кустах, камнях и оградах. Она работает, не ведая о моих бедах, а я смотрю на нее, и не знаю ничего о ее бедах.
– Расскажите мне, как она стала калекой? – спрашиваю я, думая о полученных мною в детстве ранах на ногах. Хоть они давно зажили, гладкие, беловатые шрамы до сих пор ноют от холода.
– Она хромая от рождения. Ее отец, будучи бедным человеком, отправил ее работать на нас, так как знал, что с таким изъяном она никогда не выйдет замуж, – говорит Изабель, будто начинает рассказ.
– Она работает, пока вы молитесь?
– Она всего лишь служанка, которая здесь зарабатывает себе на хлеб и жилье, но она молится с большим жаром, чем любая монахиня.
– Увы, от меня никакой пользы. Я не молюсь и не работаю, – говорю я, не в силах скрыть горечь. Я поднимаюсь и выглядываю в окно, вижу Терезу, которая с трудом тащит тяжелую корзину.