Я качаю головой.
– Не дерись с ним завтра, – продолжает она.
– Я не выйду из турнира.
– Даже если победа в нем принесет еще большую беду?
– Да.
– Тогда сделай кое-что еще, – не унимается Тарин. – Найди какой-то выход. Уладь все, пока есть время.
О чем она умалчивает? Чего недоговаривает? Хотела бы я знать. Но, поскольку сестричка желает, чтобы я притворилась, будто все замечательно, мне не остается ничего, как только проглотить все свои вопросы и оставить ее наедине с камином.
* * *
Вернувшись в свою комнату, я вижу разложенный на кровати и пахнущий вербеной и лавандой комплект бойцовской экипировки. Во-первых, это туника с легкой подбивкой и прошитая металлической нитью. Узор изображает перевернутый полумесяц, с уголка которого падает красная капля крови. Сам полумесяц покоится на кинжале. Это герб Мадока.
Надеть сегодня эту тунику и проиграть – невозможно, не опозорившись. Да, мое поражение будет неприятно Мадоку и, наоборот, доставит некоторое удовольствие мне, послужит мелкой местью за его отказ разрешить поступить в рыцари, но чем потом смогу гордиться я?
Что мне должно сделать, так это снова опустить голову. Вести себя прилично и не мозолить глаза. Оставаться незамеченной. Позволить Кардану и его дружкам и дальше хвастать и выставляться. Держать свои умения при себе, чтобы удивить ими Двор, когда Мадок даст наконец свое согласие. Если, конечно, это когда-нибудь случится.
Вот так мне должно поступить.
Я сбрасываю тунику на пол, залезаю под одеяло, натягиваю его на голову и дышу своим собственным теплым дыханием. И так вот засыпаю.
Проснувшись после полудня, вижу, одежда помялась, и винить в этом некого, кроме себя самой.
– Глупое дитя, – выговаривает Таттерфелл, заплетая мои волосы в тугие боевые косички. – И память, как у воробья.
Направляясь в кухню, прохожу мимо Мадока в холле. Он во всем зеленом, губы сжаты, рот – твердая линия.
– Подожди-ка.
Я послушно останавливаюсь.
Мадок хмурится.
– Я знаю, каково оно, быть молодым и жаждать славы.
Прикусываю губу и молчу. В конце концов он ведь ни о чем и не спрашивал. Стоим, смотрим друг на друга. Узкие, кошачьи глаза щурятся. Между нами столько несказанного, столько причин, почему мы можем быть только чем-то вроде отца и дочери, но никогда не войдем полностью в эти роли.
– Когда-нибудь ты поймешь, что так для тебя лучше всего, – говорит он наконец. – Иди, удачи тебе в битве.
Отвешиваю низкий поклон и поворачиваю к двери. Тут уж не до кухни. Хочу только одного: убраться из этого дома с его напоминаниями о том, что мне нет места ни при Дворе, ни в Фейриленде вообще.