Да чего эта бабища вылупилась?
– Я типа разговор поддержать хотел, – Энцо развел руками.
– Не надо ничего поддерживать, – отрезала Веста и намотала макаронину обратно.
Не надо поддерживать? Типа «не говори со мной, номер», да? Сука заносчивая… Таких надо сразу ставить на место.
– Как скажешь. – Энцо уставился на нее исподлобья. – Номерам надо помалкивать, да?
– Я имела в виду не это.
– А что, мля? – Он раздавил пальцами картофельный ломтик. – Вы ж нас за людей не считаете. Мы же, типа, автоматы для уборки, приготовления пищи, всегда можно заменить. А можно и пристрелить.
Лицо Весты скривилось, как в приступе боли.
– Стрелять – это по вашей части. – Она резко отодвинула стул, так, что его ножки с визгом проскребли по полу, и ушла, прихватив поднос.
Гиппократ качнул головой.
– Зря вы так.
Энцо указал на уходящую Весту.
– А она не зря языком чешет? Я, вообще-то, ее жопу из тоннелей вытащил, могла бы и спасибо сказать. Или просто не гавкать для начала.
– Вы многого не знаете. Два года назад Веста потеряла сына.
– А я здесь при чем?
– Его убили в перестрелке у театра «Деймос».
Вон оно что. На нижнем уровне часто такое. Номера там посмелее, много клик-дилеров, которые тусят у входов в тоннели. Видят легионера – шмаляют без разбора и лезут вниз, разбегаются, как тараканы. Вот и зацепили небось. Прохожим там часто достается, особенно по ночам.
Доставалось. Сейчас достается всем без разбора, все равны.
Энцо вгрызся в хрустящий «Курцепс». Похрен, с одной тарелки стоять не перестанет. Может, уже завтра подохнет, потому жрать надо от пуза.
– И чего она туда поперлась, с ребенком-то? – сказал с набитым ртом.
Этому вопросу Гиппократ почему-то удивился.
– Веста там работала. Сына не с кем было оставить, и она брала его с собой. – Он разжевал остатки бутерброда, запил соком из автомата. – Я же вам говорил, у всех свои горести.
Не с кем сына оставить, надо же. Значит, и у патрициев бывают проблемы с баблом.
– Многие больницы так делают, – добавил Гиппократ. – Даже организовывают детские комнаты за вполне умеренную плату. Знаете, молодых матерей это очень выручает.
Энцо отыскал Весту взглядом. Та сосредоточенно жевала, вся натянутая, как струна.
– Я в восемь уже сам работал. Пер всякую лабуду с рынка, – сказал Энцо и сунул в рот горсть жареной картошки. Вкусная картошка, просто отличная, хоть и холодная.
– Лабуду? – непонимающе сощурился Гиппократ.
– Ну там жратву, тряпки, клики для мамки. Что-то себе брал, что-то загонял или обменивал.
Картошка вдруг потеряла вкус. В груди погано сдавило, как бывало всякий раз, когда он вспоминал их старый контейнер. Тесный сумрачный мирок его детства: зеленую краску на стенах, битую телепанель, которую мать включала, когда ширялась. Нарисованные человечки, белозубые ведущие шоу и яркая реклама сменяли друг друга, сливались в многоцветную липкую ленту, смешивались с бормотанием с лежака, с кислым запахом пота и немытых ног. С ровным дыханием сестры – она всегда засыпала под телек.