— Нет, это не то… Не то, что вы… Это другое… Я ходил… туда… Ну — туда… Вы понимаете… Там… Там… Что-то есть… Кто-то… Не знаю…
Он ни на миг не задумался — почему отвечает на вопрос, который не задавали, почему уверен в том, что его свистящий отрывистый шепот правильно поймут, почему вообще прибежал с этой невозможной жутью не к матери родной, а к посторонней тетке. Настасья Марковна очень медленно и глубоко кивнула; закусив губу и, все продолжая кивать, только чаще и мельче, отставила таз на распухший и почерневший от старости фанерный стол, вытерла руки о холщовый фартук, присела рядом на край скамейки…
— Бедный, бедный… Спросил бы меня, прежде чем самому, без подготовки… — и, в ответ на его сипло мычащий протест: — Ну, да, да, понимаю: ты не из таких, ты все сам… Тогда — готовься, это будет повторяться, — она помолчала с минуту. — Там, Илья, расстреливали — с середины двадцатых и до самой войны. По одноколейке привозили живых, увозили мертвых. Сваленных горой на платформе под брезентом. Почти каждый день — да не по одному разу. Мы слышали отдаленные очереди — и привыкли к ним. Ты ведь привык к стукам механического завода, что у залива, пишешь себе этюды под стеной и не замечаешь. Так и мы. Мы прекрасно знали, что там — не ученья: ходили всякие слухи, пропадали люди, которые что-то видели и рассказывали… И мы постепенно привыкли делать вид, что ничего не слышим, приучили к этому детей. Даже теперь, когда все кончилось, это место обходят стороной, только дачники, бывает, лазают. Или случайно кто наткнется… И уж второй раз не пойдет. Как ты.
— И они все там сейчас? — Илья чувствовал, что между ним и этой женщиной установилась та самая заповедная связь, что не знает ни возраста, ни пола и разрешает задавать любые, даже самые невероятные вопросы. — Те, кого убили, да? Это они на меня смотрели со всех сторон, когда я там… ходил? Потому что я — чувствовал. Я точно знал, что не один, — не знаю, как объяснить…
Она слегка улыбнулась, одним уголком бледно-сиреневых губ:
— Ну, что ты, нет, конечно… Не придумывай. Их души далеко отсюда. Они никогда не приходят к нам, — улыбка стала ярче, четкие брови приподнялись: — Ну-у-у… Ты комсомолец — и веришь в привидения?
— Я чувствовал. Я знаю, — упрямо повторил он. — В этом не ошибешься. Хватит, наконец, из меня детсадовца делать. Я за одно это лето на десять лет… — он хотел сказать «повзрослел», но, поняв, что глагол не отражает сути, тихо закончил: — Состарился.
Попадья снова наклонила голову, не спуская при этом с него своего светло-огненного взгляда: