— Там растворены в воздухе их последние муки. Запредельное отчаянье. И, да — смертный ужас. И кровь. Кровь продолжает вопиять к небу об отмщении, даже если ее давно смыли дожди. Этого еще надолго хватит… Со временем ослабеет, конечно, но не так скоро. Только когда простят — и забудут. Верней, когда уйдет последний, кто вспоминал.
— Я не забуду, — пробормотал, уставившись в плитку под ногами, глухо пробормотал Илья; и через много лет он помнил, что грязно-желтый восьмигранник меж двух его массивных ботинок был расколот точно пополам и сквозь трещину проросла единственная тонкая травинка.
Он опять отказался от чая — на этот раз просто потому, что чувствовал такую усталость, что валявшийся на полу этюдник казался неподъемным, и хотелось просто лечь навзничь, закрыть лицо локтем, поплыть куда-то…
— Одного не пущу. Провожу. Давай свой ящик, — приказала попадья.
Они шли быстро, широким шагом, не разговаривая и строго глядя каждый перед собой. Только теперь Илья отчетливо понял, что поселок этот — очень древний, и деревья здесь, в основном, вековые и старше. Что вокруг похоронено много жутких неразгаданных тайн — но все-таки не таких, к какой он сегодня невольно приблизился… На подходе к повороту в свой незаметный тупичок он забыл испугаться увидеть в нем белую машину с крестом — предвестницу очередного горя, ее вытеснили из сознания мысли о беде уже свершившейся и непоправимой — и, не дойдя, замер:
«скорая» грузно выехала, буксанув на повороте, и тяжело покатила прочь. В тот же миг рука Настасьи Марковны мягко сжала юноше локоть.
— У нас… Еще три дома в переулке есть, — малодушно пробормотал юноша, чувствуя, как дыхание перехватывает.
Они свернули.
— Нет. Это к вам, — попадья указала подбородком на знакомого Илье по прошлому участкового с богатыми усами, как раз закрывавшего за собой их калитку.
Участковый раздраженно шел прямо на опередившего спутницу Илью, но вдруг обогнул его и заступил дорогу Настасье Марковне.
— Ты чего это здесь?! — без всякого предисловия хамски гаркнул он ей в лицо. — Сказал — сиди в своей халупе и не шляйся — значит, сиди! Все не доходят руки двести девятую тебе оформить — ничего, дождешься как миленькая! Шастает она тут! А ну, проваливай, пока за решетку не упек!
Даже посреди всего липкого кошмара, вновь начавшего исподволь обволакивать сознание, Илья поразился тому, что усатый пигмей холуйского звания осмеливается говорить таким образом с интеллигентной, во всех смыслах на голову его выше женщиной. Кровь бросилась в лицо, заставив круто развернуться на ходу: