Она только молча пожала плечами. Как — как… Каком кверху. Того мяса, что сегодня принесет домой, хватит лишь на два дня. И то придется готовить сразу — генератор встал, кончилась солярка; хранить теперь негде. А потом настанет очередь Маньки. Жалко козу — но что поделать, себя жаль гораздо больше. А вот потом…
— Слушай, у тебя таблеток никаких нет? Голова второй день болит.
— Нет… Вика, ты тоже заметила? — в ее глазах метнулся испуг, точно заметила, но страх не дал произнести, швырнул в глаза наигранное удивление.
— Что — заметила? — вместо ответа Инга поддернула штанину хлопчатобумажных брюк, открыв перебинтованную щиколотку.
— Поцарапалась. Не заживает. — Они смотрели друг другу в глаза, обе понимали, что это значит.
С отличным здоровьем и долгой жизнью покончено. Теперь они снова смертные. Снова уязвимые.
Снова люди. Оно и к лучшему.
* * *
Дом стоял мрачный, едва уловимо скособоченный, похожий на безобразного злого старика. Вика даже передернулась под взглядом слепых окон, затянутых целлофаном вместо вылетевших стекол. Ветерок то наваливался на фасад, то отступал — и пленка шелестела.
Казалось, дом моргает. Она бы не смогла так, сутками, слушать этот обреченный шелест.
Вика зашла в калитку, пошла по дорожке к крыльцу, все замедляя шаги. На душе было муторно, висело предчувствие чего-то нехорошего. Как в детстве, слова мамы: «Вика, это нехорошо» — «Да, мамочка, больше так не буду!»…
Нехорошо в носу ковырять, нехорошо голенькой бегать, нехорошо письку под одеялом мять…
Вот и это «нехорошо» из той же серии. Запретное — но завораживающее. Ноги Вики стали ватными. Она уже хотела остановиться, да что там; хотела убежать, потому что накатывала жуть, собиралась по каплям где-то в груди, леденя сердце.
Здесь что-то произошло. Что-то страшное.
А ноги вели сами. Подгибались, так что ее непроизвольно начало покачивать, словно пьяную. Но — шагали. Веранда смотрела на нее приоткрытой дверью, ее раскачивал ветерок, едва заметно — но фоном вдруг выступил легкий скрип петель, на границе слуха.
В груди льда прибавилось, но внизу живота растекся кипяток. Ее затрясло.
— Нина! — она не выкрикнула, а взвизгнула. По телу побежали мурашки, кожа на затылке решила собраться в складку. Вика попыталась взять себя в руки, ничего не получилось. — Нина, ты здесь?
В этот раз вышло получше. В ответ — только скрип петель и шелест целлофана. Ее услышал только ветер, швырнул в лицо горсть холодного тумана, в котором тонул огород.
Не заходи.
Ноги не слушались, вели к крыльцу.
Не…
— Нина!
… заходи.
Но ее тянуло, как магнитом.