ЛЕТУЧИЙ
Я тогда попался на краже со взломом и уже второй месяц смотрел на свет Божий сквозь решетку.
Пасха тогда наступила поздняя и теплая. На дворе перед моим окошком еще ничего, кроме травки, не зазеленело, но все-таки было хорошо. Пахло весной так сильно, что голова кружилась и томительно хотелось в город, двигаться, бегать, работать, любоваться на барышень, которые весной хорошеют, а вместо того моя камера была голая, чистая, казенная, на хмуром асфальтовом полу стояла серая параша, серый стол и серый табурет, в углу выбеленной стены на серой полочке висела медная посуда, и поверх железной решетчатой койки лежал большой серый мешок с соломой. Простыня на этом тюфяке была моя собственная, белая и свежая, но постель все же казалась неопрятной, потому что солома внутри была прежде туго обвязана веревкой, а веревка мне понадобилась для приспособления, которое мы называли телефоном, и я ее вытащил, и солома оттого разрыхлилась и лежала беспорядочными буграми и ямами. Скверно было у меня в камере.
Соседи мои частью спали в ожидании вечерней каши, частью, сидя на окнах, разговаривали разговоры, одни вслух, другие, у кого были секреты, молча. Разговаривать молча могли те, что сидели друг против друга, и притом только грамотные с грамотными, и для этого применяли ту самую азбуку, которой зимой, когда окна закрыты, перестукивались. Это азбука такая:
а б в г д
е ж з и к
л м н о п
р с т у ф
х ц ч ш щ
ы ю я
Они выставляли из-за решетки руку с деревянной ложкой и взмахивали ею, например, три раза и потом два, и это значило: третья строка, вторая буква, то есть «м», и делали это так быстро, что со стороны нельзя было уследить и не спутаться.
А Летучий распелся. Летучий сидел против меня, это было не совсем против, потому что корпуса пересекались под прямым углом, но я жил во втором окне от угла в нижнем этаже моего корпуса, а его решетка в их корпусе была первая от угла, но во втором этаже, так что, сидя на широких подоконниках, мы хорошо видели друг друга, я снизу, он сверху.