«Жжик!» – сделал «волчок». Это была поверка. Сиплый голос сказал из-за двери:
– Пора зажечь лампу.
Я засветил лампочку, обождал несколько минут – небо вырезалось у меня в окне ярким черно-фиолетовым квадратом, на нем была уже звезда, – потом, стараясь не спешить, сел у стола спиной к двери, достал бумажку и разгладил.
Было написано:
«Передать Летучему».
Я очутился на подоконнике. «Их корпус» темнел на фоне вечера, и окна светились рядами оранжевых пятен.
– Летучий, – позвал я сдержанно.
В оранжевом пятне вырос черный силуэт.
– Летучий, – сказал я среди треска скрещивающихся перекликаний. – Летучий, посылайте ко мне телефон.
– А что такое?
– Посылайте телефон.
– Чего ради?
Я понизил голос, но он расслышал, и сказал ему:
– «Лимон».
Он расслышал, и его гибкий голос сразу зазвучал иначе.
– Для меня? Кто передал?
– «Веник».
Это значило: коридорный.
– Сейчас! – крикнул он и исчез из окна, и через секунду он опять вынырнул.
– Держите, – окликнул он меня.
– Держу.
Я выставил руку далеко наружу.
Я видел, как он раскачал и завертел конец веревки с привязанным грузилом из ломтя хлеба, потом его отпустил, и веревка – Летучий у нас лучше всех владел «телефоном» – зацепилась за мою руку.
– Есть?
– Есть.
Я сунул «лимон» в пустую коробку из-под спичек, привязал ее к телефону и сдержанно крикнул:
– Готово!
Телефон осторожно пополз у меня по руке, ускользнул из нее, коробочка на миг застучала по камням двора.
– Осторожно, Летучий, – сказал я, вглядываясь, – не зацепите за фонарь. Что? Не идет?
– Не идет, черт… – сосредоточенно отозвался он. И силуэт его вдруг изменил положение, словно Летучий всматривался.
– Что такое?
Летучий не сразу ответил. Он рванул еще раза два, выругался сквозь зубы, завозился на окне, остался на миг неподвижен и вдруг сказал:
– Пропало.
– Как так?
– Зацепил за фонарь. Чертов фонарь стоит перед носом! Пропало!
– Рваните!
– Нейдет. Я уж знаю – там крючок. Пропало.
– Что же теперь делать?
Летучий всматривался и молчал.
– Ведь утром увидят и снимут. Как тут быть?
А Летучий вдруг отозвался хмуро и резко:
– Ну вас и с этой дрянью вместе к чертовой бабушке.
И исчез из окна.
Вечер углублялся, смутно колеблемый далекими колокольнями, звезды роились с каждым мигом все гуще и богаче, где-то всходил месяц, и менялись от него понемногу ночные краски. Соседи все реже и ленивее перекликались, стал внятен раковинный гул отдаленной жизни города, моря и дач, и удалым протяжным свистом засвистел паровик.
И стало мне вдруг от его свиста еще грустнее, чем до того. Странно вдруг повеяло на меня от этого свистка и от всего теплого лунного вечера ласковым запахом прошлых дней, которые не вернутся, юности и отрочества.