Но то были лишь единичные проявления человечности. Зато в юдофобских газетах писали, что евреи сами устроили беспорядки в Кишиневе, чтобы вызвать сочувствие во всем мире и получить побольше денег. «Евреи всегда так: сначала напакостят, а потом сами же гвалт поднимают и взывают к общественному состраданию». Кишиневская городская дума не выделила ни единой копейки в помощь пострадавшим, напротив, местные власти повелели «принять репрессивные и энергичные меры» к выселению из окрестных деревень бежавших туда евреев, которые не имели права находиться в сельской местности. Евреи Петербурга просили выделить деньги для помощи вдовам и сиротам, но фон Плеве, министр внутренних дел, «счел невозможным» обращаться к царю с подобным ходатайством.
Правда, сразу после погрома власти арестовали в Кишиневе свыше восьмисот погромщиков, и около трехсот из них были преданы суду, проходившему в закрытом режиме. Некоторых приговорили к различным срокам каторжных работ и тюремному заключению. Часть погромщиков была оправдана. Был уволен со своего поста губернатор края Рудольф фон Раабен. В ходе независимого расследования выдвигались подозрения, что погром был подготовлен и организован непосредственно Охранным отделением в лице ротмистра барона Левендаля. Новый губернатор Кишинева князь Урусов отметил: в первые часы побоища «одна рота в руках дельного человека могла остановить и потушить погромный пожар… Вместо этого… весь кишиневский гарнизон два дня подтверждал своим бездействием справедливость легенды о разрешенном царем трехдневном грабеже».
После погрома евреи Кишинева собрали изорванные свитки Торы, уложили их в глиняные сосуды и понесли хоронить. Впереди шли раввины, за ними несли черные носилки с черными глиняными сосудами, следом шла десятитысячная процессия, многие плакали. Сосуды со свитками Торы принесли на еврейское кладбище и замуровали в особом склепе, посреди могил с жертвами погрома…
В. Короленко, прибывший в Кишинев спустя два месяца после погрома, в очерке «Дом № 13» свидетельствовал: «Я имел печальную возможность видеть и говорить с одним из потерпевших… Это некто Меер Зельман Вейсман. До погрома он был слеп на один глаз. Во время погрома кто-то из “христиан” счёл нужным выбить ему и другой. На мой вопрос, знает ли он, кто это сделал, – он ответил совершенно бесстрастно, что точно этого не знает, но “один мальчик”, сын соседа, хвастался, что это сделал именно он, посредством железной гири, привязанной на веревку».
Паровозный гудок. Выпустив клубы дыма и пара и громыхнув буферными сцепками вагонов, поезд отчалил от одесского вокзала и по новой Одесско-Балтской железной дороге мчится на северо-запад. В вагоне третьего класса Жаботинский, Тривус и еще несколько из «Комитета самообороны». Часть откидных полок завалена чемоданами и туго набитыми мешками. На станции Бендеры в вагон входят местные жандармы, спрашивают, что в этих чемоданах. Тривус и остальные смотрят на Жаботинского, он с вызовом отвечает жандармам: «Это одежда для пострадавших от погрома, который случился в Кишиневе при попустительстве властей!» – «Это ваши личные вещи?» – спрашивает жандармский офицер. «Нет, это пожертвования одесских граждан!» – «Но вы их лично собирали?» – «Нет, люди сами приносили в нашу редакцию!» – «Документы!» Жаботинский, Тривус и остальные подают офицеру свои паспорта. «Жаботинский Владимир Ионович, – читает офицер. – Национальность – еврей… Двадцать два года… Тривус Израиль Хаймович. Национальность – еврей… – и приказывает жандармам: – Обыскать!» Бендерские жандармы грубо обыскивают Жаботинского и его друзей, вскрывают мешки с одеждой и чемоданы. Это унизительно, Жаботинский, играя желваками, с трудом выдерживает эту процедуру…