На стуле в беспорядке соседствовали остаток ядовитого комка, графин, фотография Даржелоса.
Мизансцены подлинной драмы совсем не похожи на то, что рисует воображение. Их простота, их величие, странные детали смущают нас. Молодые женщины сперва оторопели. Надо было признать, принять невозможное, опознать этого незнакомого Поля.
Агата кинулась к нему, упала на колени, убедилась, что он дышит. Перед ней забрезжила надежда.
— Лиз, — молила она, — не стой без дела, одевайся, может быть, эта страшная вещь — наркотик, безвредный наркотик. Неси термос, беги звони доктору.
— Доктор на охоте… — пробормотала несчастная, — сейчас воскресенье, никого нет… никого.
— Неси термос, скорее! Скорее! Он дышит, он совсем холодный. Нужно грелку, нужно дать ему горячего кофе!
Элизабет дивилась присутствию духа Агаты. Как она может дотрагиваться до Поля, говорить, суетиться? Как может знать, что нужна грелка? Как может противопоставлять силы благоразумия фатальности снега и смерти?
Вдруг она встряхнулась. Термосы были в ее комнате.
— Укрой его! — бросила она уже из-за ограды.
Поль дышал. После четырех часов странных ощущений, заставлявших его терзаться сомнениями — не был ли этот яд наркотиком, хватит ли большой дозы наркотика, чтоб его убить, — он миновал все стадии тревоги. Его тела больше не было. Он плыл по течению, почти обретя прежнее блаженство. Но внутренняя сухость, полное отсутствие слюны сжигали ему горло, язык, вызывали в сохранивших чувствительность участках кожи ощущение невыносимой шершавости. Он попробовал попить. Движения были некоординированными, он тянулся за графином мимо стула, и скоро онемели ноги, руки, и он больше не шевелился.
Всякий раз, как он закрывал глаза, ему виделась одна и та же картина: гигантская голова барана с седыми женскими волосами, мертвые солдаты в полном вооружении, с выклеванными глазами, которые крутятся медленно и все быстрее и быстрее, прямые, окостеневшие, вокруг древесных сучьев, прицепленные к ним за ноги ремнями. Удары его сердца передавались пружинам кровати, извлекали из них музыку. Его руки превращались в древесные сучья; кора их покрывалась набухшими жилами, солдаты крутились вокруг этих сучьев, и все повторялось снова и снова.
Обморочная слабость воскрешала давний снегопад, автомобиль, Игру, когда Жерар вез его на улицу Монмартр. Агата рыдала:
— Поль! Поль! взгляни на меня, скажи что-нибудь…
Горечь обметала ему рот.
— Пить… — выговорил он.
Губы его склеились, разлеплялись с трудом.
— Подожди минутку… Элизабет пошла за термосом. Она греет кофе…