А тут вдруг заболела. Причем слегла так неожиданно. Позвонила отцу, как велел Максим, еле выдавила из себя эти слова, потому что думала, что врет папе, чего ей очень не хотелось. А получилось, что и не соврала.
Папа в самом деле отправил за ней водителя — другого, не того, что вез их утром. Этот приехал на белом джипе и вообще был веселый и разговорчивый. Просил называть его дядей Юрой. Алена улыбалась в ответ на его непрерывную болтовню, но улыбалась через силу. Хотелось реветь в голос, а не улыбаться.
Знобить ее начало еще в машине. Сама она списывала свое состояние на пережитый ужас. Но папа сразу же распорядился насчет врача. Тот приехал — и часа не прошло. Осмотрел, смерил температуру, велел лежать и много пить. Какие-то препараты назначил, но список отдал Жанне Валерьевне.
До позднего вечера к Алене в комнату никто не входил, если не считать Веры, которая заглянула разок — принесла на подносе графин с морсом и стакан. Может, не хотели тревожить, а может, всем было плевать. Врач советовал ей побольше спать, но, как назло, не спалось. Да и как тут уснешь, когда в душе все болит нестерпимо?
Не то чтобы она не приняла всерьез слова Максима, когда он угрожал ей. Очень даже приняла и поверила, но все равно не ожидала, что все будет так ужасно. Никогда в жизни она не слышала столько отборных гадостей, никогда не встречалась с таким враждебным отношением. И ведь что обидно: она же им ровным счетом ничего плохого не сделала. Так почему они ее возненавидели с первого взгляда? За что так унижали? Хотя можно догадаться. Это же он их настроил против нее, Максим. Один ведь даже прямо и сказал: «Не такая страшная, как ты говорил».
Лежа на кровати, Алена раз за разом прокручивала утренний кошмар, терзая и без того измученное сердце. И озноб вновь поднимался изнутри, охватывая все тело. Слезы струились, противно затекая в уши, и никак не останавливались.
Наверное, она могла бы не пойти в ту школу, как-нибудь уж уговорить отца, но ведь Максим будет всегда здесь, рядом. И его ненависть никуда не денется. Он будет все так же отравлять ей жизнь, мучить, унижать день за днем. И она ничего не сможет с этим поделать. И терпеть тоже нет сил.
Вечером ее навестил папа. Заглянул буквально на пять минут, но сразу стало легче. Ненамного, конечно. То, что произошло в школе, то, как над ней измывались эти золотые мальчики и девочки, по-прежнему причиняло нестерпимую боль, которая, казалось, поселилась в душе навсегда.
— В школе тебя не обижали? — спросил папа.
— Нет, — тихо ответила она.
Почему-то было стыдно признаться ему, как ее сегодня унизили, и очень не хотелось, чтобы он узнал об этом позоре.