Ох, и ругался же магистр, как он орал, потом уговаривал, потом обещал, упрашивал и снова орал. Они же стояли несломленной твердыней, такие маленькие, а уже мужчины, нет, не так: воины. Ведь там за спинами приютились и пара девчонок.
— Что же я за тварь буду, если отправлю воевать детей? — вдруг устало упав в кресло, проговорил магистр, за эти полчаса, которые он так кричал и уговаривал, казалось из него ушли последние годы, — Своих детей, вы же мне все как родные, — по старой морщинистой щеке прокатилась слеза, как предатель, как дезертир его мужества.
— У меня отец пойдет в бой, — вдруг заговорил мальчишка, — он ведь уже простился со мной, не верит, что вернётся, — ребенок начал захлебываться слезами, но при этом продолжая говорить, — скажите, магистр, как мне жить дальше, зная, что я мог дать ему шанс выжить? Им всем?
— А им как жить? — вдруг закричал магистр, — Как им жить, когда они узнают, что те, ради кого они воюют, их дети, погибли, помогая им?
— С гордостью, — тихо шепнул совсем худой мальчуган с вечно лохматыми кудряшками.
— В бездну гордость, когда речь о детях…
— Ни один из воинов не пройдет по пещерам, это знаем мы, это знаете вы, магистр, а мы сможем, в своем втором облике, мы пройдем и заложим взрывающиеся снаряды, а значит, наши дадут бой не на территории врага. А бой, что ведется на чужой, не выгодной территории заведомо проигрышный, они смогут ударить их возле гор, сзади пустыня, а значит никто не подкрадётся к ним, — Ромул был мрачен, потому что с братом они поругались основательно из-за этого похода, но он сдался, брат впервые показал весь свой упрямый характер и в конце честно пообещал: или они вместе и он за ним приглядывает, или он пойдет один и — будь, что будет, — Магистр, мы нужны им и мы не будем отсиживаться в безопасности, пока весь народ борется с врагом!
— Магистр? — мальчишки переминались с ноги на ногу ожидая вердикта, никто не хотел идти в «самоволку», все понимали, если магистр будет на их стороне, шансы на выживание на порядок выше, да и не могли они бросить старого учителя своего, он для многих и, правда, единственный родной. Пусть и не по крови, но по духу, по его заботе, да даже его сумасшедшее ворчание — это своего рода забота и волнение за них.
— Хорошо, — сдался старик, как будто ненавидя себя за эту слабость, — вы сделаете это, но клянусь силой, если хоть один из вас погибнет, я вас подниму и превращу в зомби!
— Да! — заорали мальчишки в ответ.
— Да чего вы орёте, народ спит, — зашипел он на них, а они рванули обнимать его, а кто не доставал, хоть дотронуться, — задушите, вас вон как много, ворчал он, согреваясь в их таких теплых объятьях, согреваясь душой.