Мне кажется, мысли являются мне в процессе письма, через процесс письма. Бывает, что нечто сразу приходит в совершенной форме, но чаще всего то, что я пишу, нуждается в сокращении и редактировании, поскольку одну и ту же мысль я способен выразить многими способами. На середине предложения меня могут подстеречь мысли и ассоциации, имеющие косвенное отношение к написанному, а это отклонение требует придаточных предложений, в результате чего сама фраза разрастается до размеров абзаца. Я никогда не использую одно прилагательное, если шесть мне кажутся предпочтительнее, а их кумулятивный эффект ведет к большей точности. Меня не оставляет мысль об особой плотности реального мира, и я пытаюсь охватить его (если использовать фразу Клиффорда Гирца) «насыщенным описанием». Все это порождает проблемы организации. Меня иногда возбуждает наплыв мыслей, и я бываю слишком нетерпелив, чтобы организовать их. Но холодная голова и периоды трезвого отношения к создаваемому важны не меньше, чем могучая креативность.
Как и Мэри-Кей, Колин тоже должен был выбирать из нескольких вариантов написанного; он так же должен был иногда сдерживать мою избыточность мысли и добиваться связности изложения. Иногда он говорил: «Здесь это не пойдет». И, перелистнув несколько страниц, заявлял: «Это пойдет здесь». Как только он произносил это, я сразу же понимал, что он абсолютно прав. Но для меня остается тайной – почему я сам этого не видел и не вижу? И это было не просто исправление недостатков, о чем я когда-то просил Колина; это была эмоциональная поддержка в те трудные моменты, когда мною овладевал ступор, когда настроение пропадало, а уверенность в собственных силах исчезала – как всегда бывало, когда первый наплыв мыслей иссякал.
19 сентября 1972 года
Уважаемый мистер Хейкрафт!
Для меня наступила, похоже, одна из тех сухих и тупо депрессивных фаз, когда человек либо не может делать ничего, либо может только ходить кругами по одному месту и наступать на одни и те же грабли. Проклятие состоит в том, что для завершения книги мне нужно всего три дня хорошей работы, но я не знаю, способен ли я сейчас на такое.
Непростое настроение, основанное на чувстве вины: мне претит мысль, что я могу в «Пробуждениях» раскрыть личность кого-то из своих пациентов или открыто укажу на больницу, где все это происходило. Наверное, это и есть то, что мешает мне наконец закончить книгу.
Прошел День труда, Америка вернулась на рабочие места. Я тоже должен был возвращаться к ежедневной рутине в Нью-Йорке. Я завершил работу по описанию одиннадцати случаев, но понятия не имел, как закончить книгу.