Я вернулся в ставшую мне почти родной квартиру в доме рядом с больницей «Бет Абрахам», где жил с 1969 года, но главврач неожиданно заявил, что я должен съехать: квартира была нужна ему для его больной старой матери. Я сказал, что вполне понимаю его желание, но, насколько мне известно, квартира была предназначена для ночных дежурных, и именно в таком качестве я занимал ее последние три с половиной года. Мой ответ разозлил главврача, который заявил, что, поскольку я подвергаю сомнению его право руководителя, я должен покинуть и больницу, и квартиру. Таким образом, в одно мгновение я лишился и работы, и источника дохода, и своих пациентов, и жилья (правда, я продолжал неофициально посещать своих пациентов до 1975 года, когда был формально восстановлен в статусе штатного сотрудника больницы «Бет Абрахам»).
Квартира, некогда наполненная моими вещами, включая пианино, без них выглядела одинокой и брошенной, и именно туда 13 ноября позвонил мой брат Дэвид и сказал, что умерла наша мать: в поездке по Израилю у нее случился сердечный приступ, и она скончалась во время пешей прогулки по пустыне Негев.
Первым самолетом я улетел в Англию, и мы с братьями несли гроб во время похорон. Я не знал, смогу ли я выдержать шиву, похоронный обряд, когда скорбящие семь дней подряд сидят на низких сиденьях, принимая людей, идущих непрекращающейся чередой, и говорят об усопшем. Но я нашел этот опыт очень глубоким, важным и позитивным: обмен чувствами и мыслями по поводу ушедшего спас меня от неизбывного, разрушительного отчаяния, которое я переживал в связи со смертью матери.
Буквально за шесть месяцев до этого я консультировался у доктора Маргарет Сейден, невролога в Колумбийском университете, после того как ударился головой о балку лестницы и повредил шею. Осмотрев меня, доктор Сейден спросила, не является ли моей матерью «мисс Ландау». Я ответил утвердительно, и доктор сказала, что была студенткой моей матери; она была очень бедной, и моя мать оплачивала ее обучение в медицинской школе. Только на похоронах, где я встретил многих ее студентов, я узнал, что моя мать многим помогала в студенческие годы, а некоторым даже оплачивала полный курс обучения. Она никогда не говорила ни мне, ни другим, до каких пределов могла участвовать в судьбе нуждающихся студентов. Я считал ее бережливой, даже скуповатой, и эта ее щедрость стала для меня открытием. Хотя и слишком поздно, я понял, что в личности моей матери были грани, о которых я даже не подозревал.
Ее старший брат, Дэйв (мы звали его «дядюшкой Вольфрамом» – именно он познакомил меня с химией, когда я был ребенком), рассказал мне много историй о юности моей матери; эти истории и восхитили, и успокоили меня, а некоторые даже заставили посмеяться. К концу недели он предложил: