Ленни поддерживала связь с Колином, который сказал ей, что я все еще вожусь с уже законченной рукописью и заваливаю его примечаниями. После этого Ленни направила мне суровый приказ: «Прекрати немедленно! Больше никаких примечаний!»
Колин уверял меня, что мои сноски заслуживают только восхищения, но в совокупности они составят треть от объема книги и неизбежно «утопят» ее. Он сказал, что может оставить только дюжину – не больше.
– Ладно, – отвечал я. – Выбирайте, какие оставить.
Но Колин ответил (очень мудро):
– Примечания должны быть выбраны вами, иначе вы рассердитесь на меня за мой выбор.
Таким образом, первое издание вышло с дюжиной сносок. Именно Ленни совместно с Колином спасла «Пробуждения» от избыточной многословности.
Я был искренне взволнован, увидев в начале 1973 года гранки «Пробуждений». Через пару месяцев был изготовлен оригинал-макет, но Колин мне его не отправил, поскольку боялся, что я воспользуюсь случаем и внесу в него многочисленные исправления и дополнения, а это затормозит запланированную публикацию.
Ирония состояла в том, что Колин сам несколько месяцев спустя предложил отложить публикацию книги, чтобы дать возможность выдержкам из нее появиться сначала в «Санди таймс», но я был категорически против, так как хотел, чтобы книга появилась либо в день моего рождения в июле, либо накануне. Мне должно было исполниться сорок, и я хотел иметь возможность сказать: «Мне, может быть, и сорок, я, может быть, уже немолод, но по крайней мере я кое-что сделал – написал эту книгу». Колин нашел мой мотив иррациональным, но, видя, в каком состоянии ума я пребываю, согласился придерживаться изначального срока выхода книги в свет – конца июня. Впоследствии он вспомнил, что Гиббон сделал все возможное, чтобы последний том его главного труда «Истории упадка и крушения Римской империи» вышел как раз в день его рождения.
Когда я жил в Оксфорде после окончания учебы и после, когда в конце 1950-х годов приезжал туда, время от времени я видел там У. Х. Одена. Его позвали в Оксфорд в качестве приглашенного профессора, читать лекции о поэзии, и, пока он там был, он каждое утро ходил в кафе «Кадена» поболтать с любым, кто окажется рядом. Оден был очень открыт и доброжелателен, но я слишком стеснялся, чтобы к нему приблизиться. Тем не менее в 1967 году мы встретились в Нью-Йорке на коктейле.
Он пригласил меня к себе, и иногда я заходил к нему домой, в квартиру на Сент-Марк-плейс, выпить чаю. Это было удобное время, потому что к четырем часам Оден уже заканчивал дневную работу, но еще не начинал пить. Он пил очень много, хотя и говорил всем, что он не алкоголик, а просто пьяница. Я как-то спросил его, в чем разница, и он ответил: