Особенно я был поражен одним странным звуком, который издавал Джон одновременно со своими тиками. Когда я записал этот звук и, «вытягивая» его, проиграл на замедленной скорости, то обнаружил, что это – немецкое слово «verboten!» («запрещено!»), тиком «сплющенное» в единый звуковой комплекс. Когда я сообщил о своем открытии Джону, тот сказал, что в детстве, когда у него случался тик, это слово кричал ему отец, говоривший на немецком. Я отправил копию пленки Лурии, и на него огромное впечатление произвело то, что он сам назвал «интроекцией отцовского голоса в качестве тика».
Многие тики и формы поведения, связанные с тиками, как я постепенно понял, в крайних своих проявлениях являются либо совершенно непроизвольными, либо вполне преднамеренными, располагаясь на шкале двигательных и вокальных реакций между дерганием и сознательным действием; иногда их источником являются подкорковые механизмы, а иногда они обретают значение и смысл, будучи основаны на работе подсознания, а то и сознания.
Однажды летом, когда Джон находился в моем офисе, через открытое окно влетела бабочка. Джон сопровождал зигзаги и резкие рывки ее полета подергиванием головы и глаз, изрекая одновременно и ласковые, и угрожающие слова: «Я тебя любил бы, я тебя убил бы…», которые в процессе произнесения сократил до минимума: «любил, убил, любил, убил…». Минуты через две (он не мог остановиться, пока бабочка летала по комнате) я в шутку сказал:
– Если бы вы по-настоящему сконцентрировались, то не обратили бы внимания на бабочку, даже если она села бы вам на кончик носа.
Как только я это произнес, Джон ухватил себя за кончик носа и стал, выкручивая, дергать, словно хотел оторвать огромную бабочку, которая туда уселась. Я понял, что продукт его «туреттического» воображения превратился в настоящую галлюцинацию – фантомную бабочку, которую Джон воспринимал так же, как настоящую. Так пациент разыграл передо мной маленький кошмар – находясь при этом в полном сознании.
Первые три месяца 1977 года я активно работал с Джоном, открывая для себя все больше нового и переживая чувства удивления и интеллектуального возбуждения – более интенсивные, чем те, что мне удалось испытать после лета 1969 года, когда я наблюдал первые «пробуждения» своих постэнцефалитных пациентов. Джон возродил во мне намерение, которое я впервые ощутил после встречи с Реем, – написать книгу о синдроме Туретта. Теперь я думал: а не сделать ли мне именно Джона центральным персонажем? Пусть будет этакий «один день из жизни» человека с суперсиндромом Туретта.