Своим пациентам он очень часто становился не только врачом, но и другом. Этот постоянный интерес к жизни человека сделал его, как и мою мать, чудесным рассказчиком. Медицинские истории, рассказанные отцом, зачаровывали нас, детей, и стали причиной того, что Маркус, Дэвид и я пошли вслед за родителями в медицину.
Всю жизнь отец питал глубокую любовь к музыке. И в самые последние свои годы он обязательно посещал два-три концерта в неделю. Более всего он любил зал Уигмор-Холл (ранее – Бехштейн-Холл), куда пришел в первый раз еще юношей и куда ходил дольше, чем кто-либо мог вспомнить; в последние годы жизни он стал своего рода легендой этого зала и в этом смысле чем-то напоминал самих исполнителей.
После смерти нашей матери Майкл, которому исполнилось сорок пять, сблизился с отцом и иногда ходил с ним на концерты, чего раньше никогда не делал. Когда отцу исполнилось восемьдесят, у него обострился артрит, и он был рад Майклу как спутнику. Майклу же было приятно помогать пожилому, страдающему от артрита отцу – как когда-то врач-отец помогал ему, своему больному сыну.
В течение следующих десяти лет Майкл вел относительно стабильное (хотя трудно было назвать его счастливым) существование. Был найден точный объем транквилизаторов, который удерживал его от рецидивов психоза и не давал сильных побочных эффектов. Майкл продолжал работать посыльным (как прежде, ему казалось, что его послания имеют тайный, вселенский смысл) и вновь стал получать удовольствие от прогулок по Лондону (хотя «Дейли уоркер» и «все такое», связанное с этой газетой, отошло в прошлое). Майкл отлично понимал, что с ним, и, впадая иногда в мрачное состояние, говорил, что он – «обреченный человек». Но в этом содержался намек и на его мессианство – ведь все мессии обречены! Когда однажды Майкла навестил мой друг Рен Уэшлер и спросил его, как тот себя чувствует, Майкл ответил:
– Я как в «Тауэре», где ни лечь, ни встать во весь рост.
Рен был озадачен, и Майклу пришлось ему объяснять, что для особо опасных преступников в лондонском «Тауэре» есть специальная камера, где преступник не может чувствовать себя удобно ни в одном из положений, которое примет его тело.
Но обреченным он был или нет, Майкл после смерти матери чувствовал себя все более одиноким. В нашем большом доме жили теперь только он да отец. Сюда даже перестали приезжать отцовы пациенты, поскольку консультационный кабинет он перевел в другое место. Друзей у Майкла никогда не было, а его многолетние отношения с товарищами по работе были хорошими и ровными, но лишенными тепла. Единственной любовью Майкла был наш старый боксер, Бутч, но тот одряхлел, страдал от артрита и не мог уже составить Майклу достойную компанию на прогулках.