Но все равно она до сих пор, когда шла увидеться с ним, когда знала, что он будет сидеть с ней за одним столиком, чувствовала дрожь, легкий приступ страха. Как перед ним будет выглядеть она, погрязшая в бюрократии на своей работе, еще и пониженная до должности в государственно-частной общественной организации, где стала юридическим соцработником? Ей не хотелось, чтобы о ней судили таким образом.
– Отлично выглядишь, – проговорил он, когда она села напротив.
– Спасибо, – поблагодарила она. – Это ты на работе, наверное, научился так хорошо врать.
– Ха-ха, – рассмеялся он. – Скорее, говорить правду. Говорить так, чтобы не пугать людей.
– Вот и я о чем. Кто же испугается правды? И что это за люди?
– Рынок.
– Рынок – это люди?
– Конечно. И еще конгресс. Конгресс – это люди, и они пугаются.
– Но это же у них так всегда? А если ты напуган постоянно, то куда уж хуже-то?
– Они все равно умудряются находить что-то хуже. И становятся гипернапуганными. А иногда доходят до предела и становятся совершенно спокойными. Вот на что я всегда надеюсь. Бывает, так и случается. Хорошие люди встречаются в обеих палатах и по обе стороны от прохода. Только нужно время, чтобы выяснить, кто именно.
– А как же президент?
– Она молодец. Всегда довольно спокойна. И умна. Она собрала достойную команду.
– Это по определению так?
– Ха-ха. Вот всегда приятно встретиться с тобой, чтобы ты меня немного одернула.
– Это просто то, что мне подумалось.
– А ты так и пьешь обезжиренный латте?
– Да, я не меняюсь.
– Я не это имел в виду.
– Разве?
– Ладно, мне просто кажется, что твои кофейные привычки несколько смешанны, хотя, может, я и ошибаюсь.
– В последнее время я люблю американо с эспрессо.
– Ого!
– А что, новая слизистая желудка.
– Операцию сделала?
– Поставили ли мне кольцо? Нет, я и так хорошо себя чувствую, хотя и не осознаю толком почему. Наверное, медитации помогают.
– Медитации?
– Медитации. Я же говорила тебе то ли в прошлый раз, то ли в позапрошлый.
– Я забыл, прости. Так что это такое?
– Это такая медитация осознанности. Я лежу в садах, смотрю на Бруклин и думаю, как много есть на свете вещей, с которыми я ничего не могу поделать. Потом их возникает будто целая вселенная, и тогда мне становится спокойнее.
– Я бы, наверное, уснул.
– Я обычно и засыпаю, но это тоже хорошо.
– До сих пор бессонница мучает?
– Сейчас она у меня как бы сливается со сном. Сон, медитация, бодрствование – теперь все становится одинаковым.
– В самом деле?
– Нет.
Он вежливо улыбнулся. Они отхлебнули кофе, оглядели парк. Осень в Нью-Йорке подходила к концу, листья почти все опали, но некоторые дубы, клены и вязы, высаженные несколько десятилетий назад, стояли в шапках из красных или желтых листьев. Все говорили, что здесь это самое красивое время года, время коротких вечеров и внезапных холодов и того тусклого света, благодаря которым Манхэттен превращался в город мечты, исполненный значимости и драматизма. Единственным местом, где хотелось быть. И они сидели друг напротив друга и здесь, и в других частях Центрального парка, и в других местах города, и так уже почти тридцать лет. Они были как двое гигантов, прошедших сквозь года, пусть даже она была бюрократом, а он главой Федрезерва, и она вдруг поняла, что он считал ее себе ровней.