Старик снял носки, лег на кровать и накрылся пледом. Руки, вытянутые вдоль тела, лежали полураскрытыми ладонями вниз на матраце. Когда тело приняло привычную позу, сознание Старика мягко перетекло в выработанное долгими тренировками состояние. Вот только тренировки эти давно уже поменяли свою направленность: помогали не сконцентрировать внимание, но, напротив, рассеять. Неторопливо, осторожно выкачивал он из тела оставшуюся там энергию. Сначала из кистей рук, потом из предплечий, затем из ног и, наконец, из груди. Опустись ему на руку пушинка — он и ее бы в этом состоянии не смог удержать. Тело, словно лишившись всех своих твердых компонентов, утратив вес, выскальзывало из своей оболочки и растекалось в воздушном пространстве. Лицо Старика в такие минуты становилось белым, кожа обтягивала кости черепа, нос заострялся. Сознание подрагивало едва ощутимой пленкой на поверхности воды, но уже не пробивалось, не всплывало наверх, и земля более не возвращалась на свое обычное место. Все затопляла влага. В углах рта появлялись тонкие ручейки слюны, под носом и под глазами мерцали неопределенных очертаний пятна, намокали нижние отверстия, а в то же время глазницы, нос, глотку опаляла сухость. Язык — словно окаменевшая глина, дыхание смрадно, воздуха в легких не хватает, хотя грудная клетка продолжает равномерно вздыматься и опадать. Дым окутывает лицо, пальцы рук судорожно подергиваются. Самосознание полностью распадается, трепещет в клочках и обрывках, ничто больше не укрывает его: ни материя, ни кожа, ни плоть; сосуды и капилляры пустеют, все заливает сквозящий холод, глаза закатываются, в горле шуршит сухой целлофан. Тяжелое дыхание замедляется, воздух движется только наружу, то и дело прерываясь, и, наконец, останавливается совсем. Он словно всегда, извечно лежал вот так, вытянувшись на постели, накрытой пледом, положив руки вдоль тела, погрузившись в ничем не нарушаемую тишину. Потом вдруг зрачки его резко сужаются, голова дергается, он с хрипом хватает ртом воздух, словно всплыв после долгого-долгого, бесконечного погружения… Старуха тем временем мирно дремала в кресле, или следила за бликами и тенями, шевелившимися в стекле балконной двери, или бродила по комнате, перекладывая вещи с места на место, наводя порядок. В такие моменты она Старика никогда не трогала. Наверно, думала: прилег отдохнуть ненадолго, вот же он, лежит на кровати, укрытый пледом, глаза закрыты, не шевелится. Имеет же он право отдохнуть, день длинный, ему тоже вон сколько приходится хлопотать. Пусть спит. Ничего иного в такие моменты, глядя на Старика, она и не могла думать, не подозревая ни о погружениях, ни о всплытиях. Да и как она могла что-то такое подозревать, если ни того ни другого на самом деле не существовало. Ни погружения, ни всплытия. Существовал лишь долгий, бесконечный сон и в нем — вспыхивающие и гаснущие образы.