Все до единого.
Дни Старика сменяли друг друга, словно бы и не менялись; так через раскрытые двери идешь из зала в зал, почти не замечая этого. Потом тебе уже самому приходится открывать двери, которые становятся все тяжелее; между помещениями, непосредственно переходящими одно в другое, появляются какие-то полутемные коридоры и переходы. Старик охотно задерживался тут, пережидая депрессию пробуждения, длившуюся иногда довольно долго, и радуясь прозрачной глади сознания, которое замирало, зависало в этой изумительной точке начинающегося дня. Это было состояние очень хрупкого, зыбкого равновесия, и требовалось очень тонкое взаимодействие внутренних процессов и внешних обстоятельств, чтобы он мог оставаться в этом крайне приятном для него состоянии как можно дольше. Из кишок его удалялись последние газы, скопившиеся за ночь, пищеварение работало почти незаметно, мочевой пузырь был совершенно пуст. Прополоскав рот, он избавлялся от липкого осадка на деснах и нёбе, а теплая вода размягчала высохшую, ставшую шершавой слизистую оболочку. Известковые гранулы между мышцами и волокнами в процессе движения размещались так, что о них на какое-то время можно было забыть, тогда как разного рода жидкие компоненты смазывали хрящи и возвращали некоторую упругость сухожилиям. Слезная влага смачивала глазное яблоко и края век, освобождая их от засохших выделений. На поверхности мозга разрыхлялись и исчезали застрявшие там после пробуждения лоскуты сна, разлезающиеся, призрачные остатки которого витали вокруг сознания, как бахрома полусварившегося белка вокруг треснувшего яйца, которое варится в кипящей воде. Он сидел перед балконной дверью, лицом к освещенному солнцем стеклу, и ничего не ждал от наступающего дня, так же как день ничего не ждал от него. Старуха крепко спала в спальне; трубы и провода молчали в стенах; ни снизу, ни сверху не доносились звуки чьего-то пробуждения, и улицы пока еще не принимались реветь, как двигатель под ногой неопытного шофера. Старик сидел неподвижно, с открытыми глазами. Ничто не давило на плечи, ему не нужно было преодолевать гравитацию, отправляться куда-то, куда-то стараться успеть, сознание без всякого сопротивления растекалось по глади замершего мгновения, и почти по всему телу теплом разливалась безмятежная легкость и невесомость. Он смотрел на заполнявшее все поле зрения переплетение ветвей в кронах платанов напротив балкона. Выбрав в путанице веток одну какую-нибудь точку, следовал от нее взглядом вдоль прихотливых изгибов и пересечений, часто проделывая сложный и длинный, словно в лабиринте, путь, особенно если удавалось удержаться в одной плоскости пространства. Напрягать глаза для этого Старику вовсе не приходилось: очень скоро не он, а сами ветви вели за собой его взгляд. Спустя некоторое время он мог точно выделить ту часть кроны, по которой так успешно путешествовал в эти утренние часы. Ветви, словно прочерченные тушью, четко вырисовывались на синем или пасмурном небе. Удивительное это было времяпрепровождение. Вокруг него и в нем самом царило, захватывая позиции, разложение, а он все далее углублялся в бесконечную вязь ветвей, и контуры пройденной траектории становились все четче и контрастнее.