к чему он не мог привыкнуть. Старуха, даже во время будничных приемов пищи, отдавалась еде всем своим существом, с какой-то животной ненасытностью. Не успев еще проглотить полупрожеванный кусок, она широко разевала рот и запихивала туда новую порцию. В такие моменты Старик старался на нее не смотреть. Конечно, он мог бы пересесть на другой край стола, чтобы не сидеть напротив; однако такая возможность даже не приходила ему в голову: ведь они всегда сидели так, а не иначе. Однако иной раз, забывшись, он не успевал отвести взгляд от Старухи — и с ужасом видел раздавленную вставными зубами, перемешанную со слюной, медленно переворачиваемую в полости рта пищевую массу, похожую на густую, свежую блевотину. В то утро он пострадал не из-за своей рассеянности, а из-за радостного волнения, с которым он наблюдал Старухино счастье. Повидло, будто деготь, размазалось по языку Старухи. Когда взгляды их встретились, Старуха, благодарно улыбаясь ему, испачкавшись до кончика носа, как раз заталкивала в рот половину густо намазанной булки.
Старуха любила сидеть перед телевизором, но происходящее на экране проникало в ее сознание только в тех случаях, когда шел какой-нибудь фильм о животных. Она не обижалась, если Старик смотрел что-то другое. Правда, до этого — если не считать вечерних новостей — дело доходило редко: Старика телевизор занимал мало. Чаще всего он просто переключал каналы. Иногда он развлекался тем, что щелкал пультом в тот самый момент, когда на экране происходило что-нибудь необычное, — и таким образом растягивал мгновение развязки до бесконечности. Взлетевший с дороги автомобиль, перевернувшись в воздухе, так и не падал на землю, пуля после выстрела не достигала цели, взмах кулака зависал в пустоте, открытый для крика рот оставался немым. Однако Старику и это обычно скоро надоедало. Тогда он включал Старухе ее любимый канал, а сам уходил из комнаты. До этого момента Старуха или дремала, или смотрела, как мелькают на экране лица и предметы, но они лишь проецировались на ее зрачки, не проникая внутрь, словно движущиеся цветные узоры на какой-то непрозрачной поверхности. Однако, едва на экране появлялись животные, интерес ее просыпался, и она следила за происходящим не только взглядом, но и как бы всем телом. Особенно она оживлялась, когда камера неотрывно следовала за какой-нибудь одиночной особью. В таких случаях она почти синхронно и с удивительной точностью имитировала движения некоторых животных. Величественно и вкрадчиво двигалась вместе с пумой, вертела высокомерно поднятой головой со страусом, стояла столбиком, прижав руки к груди, с сусликом, вращала глазами с хамелеоном, поднимала лапки и замирала с саламандрой. Старик иной раз с интересом следил за ее поведением, удивляясь гибкости и гармоничности движений, которые Старуха словно бы заимствовала у какого-то другого существа, куда более молодого и ловкого. В таких случаях он часто задумывался: что бы Старуха ответила, если бы, давая новую жизнь, ее спросили,