«Зенит», конечно, был со мной. Но теперь я фотографировал только Таню: на фоне моря с размытой границей горизонта — так лазурна была вода и густ, насыщен аквамарином воздух; на фоне резких в своей независимости и гордости скал; среди молодящихся античных развалин, среди сующихся в кадр своими неумытыми моськами мальчишек; перед бесконечными шеренгами виноградников и рядом с торжественно одиноким в своей отрешенности флейтистом — везде была Таня. Я представлял, как дома, печатая эти фотографии, до предела, на сколько хватит резкости и длины штанги увеличителя, увеличу Танину улыбку и повешу снимок на стену. Раньше я посчитал бы это сентиментальщиной, теперь же мне страстно хотелось так сделать. Во всем виновато счастье! Я был счастлив и от этого глуп, я не думал о том, что у счастья, как и у солнца, есть не только апогей, но и перегей, который неизбежен. И даже моему «Зениту» было не под силу остановить эти дивные мгновения.
Солнце вставало над городом. Дом за домом, крыша за крышей, двор за двором наполнялись его лучами. Просыпались жители, кое-кто радовался такому пустяку — солнечному лучу, вспоминали о наступившем первом дне лета, о предстоящих в этот день делах, которые у каждого свои, и, может быть, даже поминали меня добрым словом. Город этот — особенный и жители его отмечены печатью, которую заслужили предки их, и эта печать известна и почитаема по всей России. Странный нрав у этих людей — город развивал его. С одной стороны — суровый климат: ветер, дождь, промозглая зима, холодное лето; а с другой стороны — красота. Так и живут здесь люди: мучаются, но уезжать не хотят. Я люблю этот город и пытаюсь сохранить его таким, какой он был и есть. Солнце часто закрыто здесь тучами, но душу тучей не закроешь. А сегодня было и солнце.
— Пойдем на пляж в Озерки, — вдруг пришла Заманихину мысль, стоило ему глянуть на солнце. — Посмотри, какой день настает!
— Нет, Паша, не хочется. Холодно еще. И, кстати, теперь мне нельзя загорать.
— Тепло, тепло. И пока мы соберемся, будет еще теплее. А здесь, в квартире, даже душно, — он открыл форточку, чтобы Надя почувствовала, какой он — первый, по-настоящему летний день. — Забыла что ли? Теперь тебе надо больше дышать свежим воздухом, а там — парк, сосны, вода. Загорать нельзя — ладно. Тенек я тебе обеспечу. Тенек — это моя забота.
Долго ли, коротко ли — уговорил-таки. Собирались, вышли. До Озерков им было ходьбы всего минут двадцать.
— Смотри-ка, правда, печет, — вырвалось у Нади, стоило Заманихиным выйти из тени домов и деревьев. — Пятнадцать, пятнадцать градусов, и вдруг — сразу тридцать! Сейчас ведь не меньше, да? Прямо, как в сказке.