— Твои последние слова я обязательно написал бы через дефис каждое.
— Почему?
— Освежить. Все эти устоявшиеся выражения, затасканные метафоры и метонимии, кажется, только и делают, что просят: оживите нас, сделайте так, чтобы люди снова могли почувствовать всю нашу свежесть и красоту.
— И все? Одни дефисы? Нет, дорогой, этого мало. Я бы на твоем писательском месте употребила бы их в таком контексте, чтобы они и без всяких там дефисов засверкали.
— Да? Думаешь, это так просто?
Но весь этот разговор Заманихин опять только лишь вообразил: так могла бы сказать Надя, если бы она не избегала разговоров о литературе. Что ж, приходиться самому воображать их. Надя сказала и про пекло, и про пятнадцать, и про тридцать градусов, и даже «как в сказке», а дальше он все выдумал и представил, как это могло бы быть. Был он даже неуверен, знает ли его жена — жена писателя — такое слово: «метонимия».
Вместо этого разговора он нашарил в сумке зонтик и раскрыл его.
— Ты чего? — испугалась Надя, когда над ней щелкнул автоматический механизм.
— Обещанная тень, пожалуйста. Вон как парит, вдруг еще дождик пойдет.
«Надменно прыснет дождь», — про себя составил он фразу и тут же отбросил ее — напыщенно.
— Закрой, Паша. Люди на нас как на дураков будут смотреть.
— А и шут с ними…
Встречные и в самом деле поглядывали: то на Заманихиных, то на безоблачное небо, то — снова на них. Надя, казалась бы, уже давно привыкшая к причудам мужа, почувствовала себя неуютно. А Паша между тем непринужденно болтал:
— Они на нас смотрят, давай и мы на них посмотрим. Перед тобой образец заурядной человеческой зависти. Вон, видишь, тетушка идет и на нас пялится. Она изнывает от жары и, небось, думает: «С каким бы удовольствием я сейчас тоже спряталась под тень зонтика». Она, бедняжка, послушав утром прогноз погоды, выложила свой зонтик из сумки.
— Болтун ты, Пашка. Тихо, она услышит!
«Тетушка» прошла мимо, отворачивая глаза от заманихинского взгляда.
Они пришли, наконец, и очень удачно выбрали место. Крутая горка не позволяла принять горизонтальное положение, сосны закрывали солнце настолько, насколько нужно: хвоя пропускала играющий свет, как через сито. Внизу открывался вид на узкую полоску пляжа. Самого пляжа, песочка уже было почти не видно — все застелено покрывалами, на которых лежал раскаляющийся, но еще довольно бледный люд. За озером на другой, песчаной горке еще были свободные проплешины, не занятые загорающими, а сама водная гладь — совсем пуста — купаться было холодновато.
Заманихин разделся и, отступив на шаг в просвет между ветками, первый раз в этом году подставил солнцу спину.