Через некоторое время вынырнула голова Дарки.
— Да тут полно мятных! — закричал он Эрни, но ветер унес его слова в ночь.
— Чего? — откликнулся Эрни.
— Мятные леденцы! — заорал Дарки. — На этой платформе везут мятные леденцы.
Он поднял большую круглую жестяную банку с зеленой этикеткой Вкусней, чем эти, нет на свете, потом отогнул конец брезента и встал во весь рост. Ветер трепал его длинные черные волосы. Дарки начал перетаскивать банки в переднюю часть платформы.
— Иди сюда, Эрни. Мы передвинем банки и сделаем из брезента себе матрац.
Когда работа была закончена, Дарки развернул свою скатку. Эрни снял рюкзак и улегся, подложив его под голову. От нервного напряжения и холодного ветра Эрни била дрожь.
— Так я и знал, что ты не захватишь одеяла, — сказал Дарки, вынимая из скатки два одеяла и бросая одно из них Эрни.
Эрни завернулся в старое одеяло, Дарки сделал то же самое, подложив под голову мешок. Потом достал из кармана нож и снял с банки круглую крышку.
— Съешь мятную, — сказал он, протягивая Эрни банку.
Эрни неохотно взял конфету. Дарки тоже выбрал одну, с нарочитой изысканностью развернул бумажку, бросил ее и принялся жевать, аппетитно причмокивая.
— Знаешь, — задумчиво произнес он, — последний раз я ел мятные еще до женитьбы. Когда я вернулся с войны, то встретил Уинни; я ходил с ней по пятницам вечером в Дом механика слушать музыку и покупал ей мятные. Всем подружкам, какие у меня были до нее, я тоже покупал мятные. Я был галантным кавалером!
Дарки, как всегда, расхохотался над собственной шуткой, но Эрни даже не улыбнулся. Он лежал на спине и никак не мог успокоиться — все прислушивался к шуму ветра и ритмичному стуку колес. Насторожившись, полный опасений, он ждал, что вот-вот из ночной тьмы на платформу вынырнут двое здоровенных железнодорожных легавых, изобьют их резиновыми дубинками, вышвырнут на ходу — и тогда… конец! Он слыхал, что такие случаи бывали.
— А что, если они опять затеют осмотр поезда? — спросил он.
— Пока поезд идет, можно не беспокоиться, — ответил Дарки, беря новую конфету. — Но как только он начнет замедлять ход, прыгай!
Они замолчали и снова принялись за банку с мятными. Ровное покачиванье поезда успокаивало. Эрни задумался. Как странно! Ни с того ни с сего ты в товарном поезде едешь в Мельбурн на демонстрацию, о которой ровно ничего не знаешь. Прислушиваешься к стуку колес, смотришь на луну, потом забываешь о колесах, о луне и начинаешь думать о небе, обо всем мире. Эрни только два раза был в Мельбурне — на футболе; всю жизнь он провел в Бенсонс-Вэлли, никогда даже не ночевал в другом месте, и все его мысли всегда были связаны с Бенсонс-Вэлли… Так вот и живешь, не думая о Мельбурне или Сиднее, а уж о Лондоне, Париже или Москве и подавно. Не думаешь о том, что в мире живут люди с разным цветом кожи, говорящие на разных языках, что где-то сейчас день, где-то в эту минуту идет снег, а ты никогда и не видел, как падает снег… Не думаешь даже о том, что по всему штату Виктория разбросаны такие же люди, как ты сам, и тысячи их завтра пойдут на демонстрацию. Может, некоторые из них вот так же едут зайцами в товарном вагоне; люди, которых ты никогда не видел, делают то же, что и ты, и ради той же цели…