Жадюга Филлипс сидел, сжимая в кулаках вилку и нож. Рот его превратился в узкую полоску, словно застегнутый застежкой «молния», челюсти были сжаты, жилы на шее напряглись. Он хотел что-то сказать, но губы его шевелились беззвучно, как у немого.
— Возьмите маринаду, мистер Макинтош, — предложила Мэйбл.
— Большое спасибо, — ответил Арти.
Обычная издевательская улыбка тронула его губы, но глаза тут же засветились лаской и благодарностью. Он медленно потянулся за маринадом и увидел наконец искаженное яростью и болью лицо старого Жадюги.
— Уж очень я люблю эту приправу! — сказал Арти и положил себе маринаду на тарелку.
Мэйбл наклонилась и повернула судок кругом.
— Чатни и горчица тоже есть, — сказала она и снова занялась едой.
Стояла зловещая тишина. Филлипс проглотил кусок-другой и с усилием выговорил:
— В поле можете не ходить. Я выпишу вам чек и так.
Что ж, меня это вполне устраивало. У Арти задрожали мускулы на лице, но он не нашелся, что сказать.
Я сосредоточенно, словно это занятие поглотило все мои мысли, доел завтрак и, не дожидаясь добавки или чашки чаю, вышел из-за стола.
Скоро и Арти явился в сарай. В руке он держал чек.
— А как с теми двумя фунтами? — почти безучастно спросил я.
— Что толку спорить со старым ублюдком, — сказал он. Похоже, ему теперь наплевать было на деньги.
Мы стали укладывать чемоданы. Я покончил с этим первый и пошел к воротам.
Выйдя за ворота, я остановился и оглянулся. Арти Макинтош выходил из сарая. Из окна дома донесся голос Жадюги.
— Можешь ездить в город, когда хочешь! — говорил старик. — И можешь покупать всякие вещи — занавески, линолеум и что еще вздумается. И вот тебе десять фунтов, девочка. Поезжай в Мельбурн в понедельник и привези домой сына…
У дома Арти помедлил, посмотрел на входную дверь, нерешительно поставил ногу на ступеньку веранды, но тут же повернулся и заспешил ко мне.
Мы двинулись в путь; Арти все оглядывался назад. Краем глаза я заметил — у перил на веранде появилась Мэйбл; она медленно подняла руку и помахала, как бы прощаясь с любимым, уходящим навсегда.
Арти обернулся и тоже стал махать рукой, и так стоял, пока Мэйбл не скрылась в доме. Тогда рука его тяжело упала. Я зашагал дальше. Догнав меня, он остановился и поднял руки и глаза к небу.
— Господи, какое идиотство! — воскликнул он, словно жрец на богослужении. — Ну и идиотство!
Всю дорогу до бангарийской гостиницы мы шли молча, поглощенные каждый своими мыслями. Меня так и подмывало поскорее найти попутную машину и сразу махнуть в Бенсонс-Вэлли. Бангари опротивел мне до чертиков; и потом, если уж ты повернул в сторону дома, не терпится поскорее добраться туда.