Ну, я иду за ним. Огород перелезли, а темно, ткни в глаз – ничего не видно. Еще один огород перелезаем, вдруг как треснет подо мной жердина. Виня на меня: «Тише, – говорит, – дурак, иди, чтобы не слышно было!» Подхожу ближе, как вор, вижу строение какое-то, вроде баня Федуленкова. В окошечке свет, лучина горит, слышно, как от воды каменка шипит, Федуленковы-девки парятся, разговаривают.
Винька пригнулся да из-за угла, как кот, к окошку-то. Шапку нахлобучил и в баню глядит. Я стою сам не свой. Винька поглядел, отодвинулся да и шепчет: «Гляди теперь ты, Олешка, только недолго, а я еще потом погляжу!» Ну, я ничего не помню. К окошку меня, как магнитом, так само и волокет – дрожу весь. Как глянул в баню-то, будто в кипяток меня окунули. Чувствую сам, что нехорошо делаю, а и оторваться нет никакой силы-возможности. Девки Федуленковы с лучиной моются: одна Раиска, другая Танька – помоложе. Танька наша ровесница, румяные обе, розовые. Вижу: Раиска новую лучину от старой зажигает, стоит на самом свету, ноги что кряжи. У Таньки, у той титечки как белые репки. Меня всего так и трясет, а сзади Винька вот за полу дергает, вот дергает. «Дай, – говорит, – теперь мне». А ведь оконышко-то еле во ставу стоит, стекла на лучинках чуть держатся, и весь наш хитрый шорох слышно. Девки-то присели да как завизжат! Мать честная, бросился я от окошка-то да на Виньку, да через него перелетел, носом в холодную грядку. Кинулись мы от бани, как наскипидаренные, по капусте, через изгородь да в темное поле! Крюк с версту обогнули да в деревню с другой стороны. Утром отец будит. «Олешка, – говорит, – где у тебя ключ-то от гумна?» – «Как, – говорю, – где, в пинжаке». – «Где в пинжаке, ничего нет в пинжаке». Весь сон с меня так и слетел. Искали, искали – нет ключа, хоть стой, хоть падай. «Потерял, – говорю, – где-то».
Пришлось отцу из ворот пробой вытаскивать, а вечером приходит к нам Федуленок. Отец ушел на ночь, овин сушить. Дома была одна матка. Федуленок и говорит: «Возьми, Олешка, свой ключ да больше не теряй. В бане-то мылся вчерась?» – «Нет, матка моя говорит, баню-то мы вчерась не топили, каменку надо перекладывать». Федуленок говорит: «Оно и видно, что не топили». А сам вот усмехается. Я на скамье как на гвоздях сижу, готов сквозь землю провалиться, и уши у меня так и горят. Федуленок ушел, ничего не сказал, только головой покачал. Век ему этого не забуду, что не сказал никому про баню. Только иногда после, бывало, увидит, усмехнется да и скажет: «Баню-то не топил?» Потом он от меня отступился и больше не вспоминал это дело. Вот, брат Костя, какая баня со мной была…